Поначалу легионеры были полноправными римскими гражданами, но затем их права уменьшились, что отразилось и на женщинах. Легионер в республиканскую эпоху — это гражданин, несущий обязательную воинскую повинность при условии, что как минимум владеет требуемым состоянием. Он призывался на службу, если того требовала военная необходимость, а его жена оставалась дома для воспитания детей. Знаменит пример Спурия Лигустина из Крустуминской трибы; для Тита Ливия он был идеальным. «Я, квириты, <…> родом сабинянин, — говорит у него этот воин. — Отец оставил мне югер земли и маленькую хижину, где я родился, вырос и живу доныне. Едва я вошел в года, отец женил меня на дочери своего брата, которая не принесла с собой никакого приданого, кроме прямоты, целомудрия и плодовитости, вполне достаточной даже для богатого дома. У нас шесть сыновей и две дочери, обе уже замужние. Четыре сына носят тоги взрослых, двое еще ходят в претекстах» [129].

Начиная с Мария и затем в I в. до н. э. в армию стали вступать пролетарии, не имевшие за душой ничего, кроме потомства, и воинское ремесло профессионализировалось. Были установлены новые правила, в том числе запрет солдатам жениться [130]. (Кем и когда? Трудно установить точно. Очевидно, Августом.) С этой поры и, вероятно, вплоть до эпохи Северов включительно [131]солдаты до отставки решали проблему брачного союза с помощью конкубината, открыто терпевшегося воинским начальством, со всеми вытекающими отсюда последствиями для прочности таких союзов и законности родившихся детей. Как показывают археологические источники, женщины жили во временных или постоянных, смотря по тому, надолго ли останавливалось войско, жилищах, построенных в своеобразной гражданской агломерации вокруг лагеря или казарм, называвшейся «канаба». Присутствие женщин в войсках даже в мирное время было воспрещено [132]. Их следы обнаруживаются в эпиграфике: например, они ставили памятники усопшим сожителям, иногда называя себя uxor, что может намекать на законный брак. Но юридические документы и папирусы говорят, что ничего подобного не бывало: так, если женатый человек поступал в армию, его брак приостанавливался до конца службы [133], а дети, родившиеся от такого союза, до этого срока считались незаконнорожденными. Чтобы отрегулировать права таких детей, вопросы приданого (поскольку и при незаконном браке выплачивалось приданое де-факто) и т. п., пришлось принимать изощренные правила. Если сама супруга была римской гражданкой, она передавала свое гражданство детям, которые в таком случае записывались в Поллийскую трибу (а не в трибу своего отца), а место их рождения писалось: «рожден в лагерях» (castris). На деле это был важный источник пополнения войска. Ветеранам регламентированность их положения позволяла легче влиться в гражданскую жизнь, и то, что они вопреки укоренившейся легенде редко возвращались в родные места, зачастую объяснялось тем, что легионеры находили жен там, где стоял легион, а не привозили подруг из родных мест.

В очень похожем положении находились и солдаты — неграждане, служившие во вспомогательных войсках. По окончании службы император одновременно даровал им римское гражданство и «право законного брака (conubium) с супругой, которую они имели на момент дарования гражданства или, если не были женаты, с той, которую возьмут впоследствии, но каждому только с одной» (CIL, XVI, 36). Это гражданство переходило и к узаконенным таким образом детям, но для каждого солдата лишь один брак признавался официально. Так, например, в воинском дипломе — документе, подтверждавшем, что Адриан в 123 г. даровал гражданство солдатам-перегринам из бретонской алы, расквартированной в Нижней Паннонии, — Иубена, дочь Беллагента из народа эрависков названа женой Глава, сына Навата из Сирмия; и солдат, и его жена происходили из той же провинции.

Словам «семья» или «семейство» соответствуют два римских термина: gens и familia. Gens — род или большая семья — объединял всех, носивших одно родовое имя (nomen), обозначавшее происхождение от одного мифического предка, даже если между его членами уже не было кровного родства, лишь бы цепь поколений граждан не прерывалась: Ацилии, Эмилии, Клавдии, Корнелии и т. д. Роды делились на ветви, объединявшиеся прозвищами (cognomen), отнюдь не личными, а передававшимися по наследству, например в роде Корнелиев — Сципионы и Лентулы, в роде Клавдиев — Друзы и Пульхры. «Фамилия» (семейство) представляла собой и более широкую, и более узкую единицу, чем род. Она в принципе или на деле находилась под властью «отца семейства» (pater familias) и включала рабов. Внутри нее могла выделяться собственно семья — супружеская чета с детьми и рабами.

Без брака нет семьи. Рассказав о юридических формах брачного союза, рассмотрим теперь его в социологическом аспекте. Римский брак был союзом семейств и в этом смысле политическим делом. Союз заключали не отдельные лица, а именно семейства со своим достоянием (или долгами), связями и детьми, которые, как предполагалось, в будущем заключат между собой браки. Поэтому же такой брак можно было расторгнуть, если этого требовала большая или малая политика.

Собственно, зачем в Риме женились? Само слово matrimonium (брак) включает в себя слово «мать» (mater), и официальный ответ на наш вопрос недвусмысленно гласит: «liberorum creandorum causa» — «чтобы производить на свет детей». Уже в 131 г. до н. э. цензор Квинт Цецилий Метелл Македонский в знаменитой речи, сохранившейся у Авла Геллия [134], высказался о необходимости женитьбы со всем возможным презрением к женщине: «Если бы мы могли жить без жен, то с радостью обошлись бы без этой тяготы (еа molestia), но поскольку природа захотела, чтобы мы ни с ними спокойно, ни без них вовсе жить не могли, следует нам более заботиться о продолжении рода, нежели о недолгих радостях». Более того, когда император Август внес на голосование свои законы об увеличении деторождения, он для их обоснования прочел в сенате именно эту речь [135]. Юристы же прямо писали [136], что важнейшая обязанность (munus — термин, применявшийся также для государственных должностей) женщины — принимать семя и оберегать плод зачатия. Такова же история развода Спурия Руги в III в. до н. э. по причине бесплодия жены: он «сильно любил жену, которую отослал, и <…> она была ему очень дорога своим нравом, но <…> выше своей привязанности и любви он поставил то, в чем был обязан клясться цензорам — взять жену, чтобы иметь детей» [137]. Впрочем, Валерий Максим утверждает [138], что он не избежал порицания, «ибо думали, что даже желание иметь детей не должно было стать выше супружеских обетов». В эпоху гражданских войн произошло нечто подобное: когда знакомая нам безымянная матрона [139]предложила супругу развестись, потому что у них не было потомства, он отказал ей: «Сомневаясь в своей плодовитости и огорчаясь, что у меня может не быть детей, чтобы я не потерял на это надежду, оставив тебя моей женой, и чтобы самой не быть из-за этого несчастной, ты пожелала оставить мой дом, чтобы поручить его плодовитости другой женщины. <…> Должен признаться, что я возмутился чуть не до потери рассудка: в такой ужас меня привел твой поступок, что я едва пришел в себя. <…> Могли я иметь такое желание или потребность завести детей, чтобы отказаться от супружеских обетов!»