Вскоре после начала Великой Отечественной войны, в августе 1941 года, Государственный Комитет Обороны приказал выдавать бойцам и командирам передовой линии действующей армии в сутки по 100 граммов сорокаградусной водки. В мае 1942 года ежедневная раздача водки прекратилась; зато норма для бойцов частей передовой линии, «имеющих успехи в боевых действиях», увеличивалась до 200 граммов на человека в день. Остальным «наркомовские» 100 граммов наливали в годовщины десяти революционных и общенародных праздников, в том числе во Всесоюзный день… физкультурника (якобы сам Сталин воспротивился предложению Ворошилова об отмечании таким образом на фронте еще и Международного юношеского дня). «Обмывался» также день сформирования войсковой части. Через месяц Государственный Комитет Обороны вдвое понизил норму для «имеющих успехи в боевых действиях»; теперь стограммовая доза полагалась «военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные действия». Водку на фронт привозили в молочных бидонах или дубовых бочках, а выдавали на полковом или батальонном пункте питания, у полевой кухни.

С ноября 1942 года полстакана в сутки на человека разливалось только в подразделениях, участвовавших в боевых действиях и находившихся на передовой; в подразделениях разведчиков; в артиллерийских и минометных частях, поддерживавших пехоту и находившихся на огневых позициях; а также экипажам боевых самолетов по выполнении ими боевой задачи. Тем, кто находился в полковых и дивизионных резервах, служил в подразделениях обеспечения, производил работы на передовых позициях, полагалось 50 граммов водки в сутки. Столько же по указаниям врачей могли получить раненые бойцы, находившиеся в учреждениях полковой санитарной службы ^{88} .

Реально же наливали и выпивали не по указу. Распределением водки, как правило, заведовал начальник штаба батальона, потому что именно он подсчитывал потери и знал, кому налить, а кому уже нет… Перед атакой водку не раздавали да и не кормили — так было легче спасти бойца при ранении в живот. Поэт-фронтовик Семен Гудзенко вспоминал:

Начальник штаба распоряжался образовавшимся из-за гибели бойцов «излишком» спиртного по ситуации: кто-то получал 100-граммовую норму, а добывшим «языка» разведчикам могли выдать значительно больше, иногда и литр; раненых буквально мыли водкой с целью дезинфекции и наливали каждому от души, чтобы преодолеть болевой шок. Подобные процедуры испытал вернувшийся из разведки, переплыв реку в ледяной воде, бессмертный герой поэмы Твардовского Теркин:

Даже с учетом ограничений армия ежемесячно потребляла до 45 железнодорожных цистерн водки. Что же касается гражданских потребителей, то им пришлось хуже — во многих местах водка исчезла из открытой продажи. Ее могли выдавать в «стахановских наборах» вдобавок к нескольким метрам холста, куску хозяйственного мыла, килограмму соли и литру керосина. Но не каждый стахановец или «ударник сталинского призыва» при получении заслуженного пайка и товарных карточек мог стать счастливым обладателем бутылки. В первые два года войны водка полагалась только тем, кто выполнял и перевыполнял особо срочные и важные правительственные задания. Ведь спирт был стратегическим сырьем для военной промышленности; часть ликероводочных заводов, в том числе Московский (предок современного «Кристалла»), перешла на выпуск «коктейля Молотова» — зажигательной смеси для истребления вражеских танков.

Номенклатуре жилось вольготнее, хотя все рестораны в Москве, кроме работавших при гостиницах высшего разряда («Гранд-отель», «Националь» и «Москва»), закрыли. В «Астории» организовали столовую для работников Моссовета, райкома партии и еще нескольких учреждений. Разносолов не было (меню включало винегрет, рыбный суп, кашу); но посетители столовой имели специальную книжку с отрывными талонами и могли экономить на продуктах, получаемых по карточкам.

В 1944 году ленинградский технолог В. Г. Свирида разработал по заказу для высшего командного состава Советской армии знаменитую «Столичную». Новая водка так понравилась руководству страны, что была «засекречена» и в свободную продажу поступила только при Хрущеве — зато стала на несколько десятилетий символом праздника во многих советских семьях ^{89} . В феврале 1945 года прибывшие на Ялтинскую мирную конференцию члены «большой тройки» — Сталин, Рузвельт и Черчилль — первыми попробовали один из самых прославленных коньяков Тбилисского коньячного завода, завоевавший 21 медаль на различных международных выставках. Когда знаток коньяков Черчилль спутал его с французским, Сталин был очень доволен этой маленькой дипломатической победой и распорядился наградить автора напитка; так главный технолог Тбилисского коньячного завода Вахтанг Цицишвили стал лауреатом Сталинской премии. 

Уныние первых военных лет после перелома в ходе войны сменилось ликованием народа. Под раскаты салютов отмечалось освобождение Советской армией очередного населенного пункта, праздновалось окончание долгой разлуки фронтовиков с родными. Во фронтовой песне провозглашалось:

Водку в 1944 году можно было приобрести по коммерческой цене в 160 рублей за поллитровую бутылку; а потом цены быстро понижались: в 1946 году — до 80 рублей, затем — до 60. В январе 1944 года в Москве открылись коммерческие рестораны «Астория», «Аврора» и другие; цены были чудовищными, но в столице всегда имелись граждане с деньгами; появились там и иностранцы из числа персонала союзных военных миссий и журналистов. Веселую жизнь этих заведений иногда прерывали милицейские налеты — вроде того, во время которого на памятном поколениям москвичей дебаркадере-«поплавке» (кажется, потом он назывался «Прибой») у «Ударника» взяли Маньку-Облигацию в фильме «Место встречи изменить нельзя». «Астория» же была любимым местом более солидных людей из преступного мира — сюда, к примеру приходил известный московский валютчик Ян Рокотов, расстрелянный при Хрущеве.

В условиях послевоенного быта маленькие пивные и закусочные с продажей спиртного (старшее поколение еще помнит набор «100 грамм с прицепом» — кружкой пива) становились местами встреч вчерашних фронтовиков с однополчанами, их захватывающих рассказов о боевом прошлом невоевавшим сверстникам и подраставшему поколению. «Шалманная демократия» этих заведений (их частым прозвищем стало «Голубой Дунай») на какое-то время возвращала людям испытанное ими на фронте чувство товарищества и равенства, противостоявшее официальному «идейному единству» ^{90} .