В мгновение ока он оказался на ней, его обуяло неодолимое желание.

Элизабет поцеловала его в горячее надбровье, и он сумел занять устойчивое положение.

Дыхание ее участилось, глаза подернулись истомой, когда он раздвинул шелковистые складки. Румянец заиграл на ее щеках, она, казалось, не смела поднять на него глаза. Она тихонько застонала, и он, воспользовавшись моментом, ввел палец внутрь. Она приподняла бедра навстречу его ладони.

Господи, на что он дал согласие?

Она издала невнятный звук, и этим обозначила точку невозврата, точку сумасшествия, которую не в состоянии одолеть ни один смертный. Раньше такого никогда не было. Он никогда не терял контроля над собой. Однако эта нынешняя ноющая боль гнездилась слишком глубоко, и он не мог с ней совладать.

Он собирался причинить Элизе боль. Пронзить ее. Он собирался нарушить собственную клятву никогда не брать отчаявшуюся, невинную женщину.

Такую, какой когда-то была Мэри.

Не имело значения, что Элизабет хотела этого, он знал, что это ошибка. Однако черная примесь, которая въелась в его характер, не позволила ему остановиться.

Он отчаянно хотел доставить ей удовольствие. Он не остановится до тех пор, пока она не задохнется от сладострастия и не почувствует себя на вершине блаженства. И лишь тогда он займет отработанное веками положение над ней и раздвинет ее бедра, чтобы она могла принять на себя его громадное тело.

Ее глаза были затуманены слезами из-за переживаемых эмоций, и это едва не убило его. В глазах появились черные точки, и сквозь это марево он увидел полное истомы милое лицо и роскошные, рассыпавшиеся по подушке волосы, похожие на волосы ангела, слетевшего с небес.

Благодаря непрекращающимся стараниям большая часть его плоти вошла в нее, и им овладело, с одной стороны, ощущение телесного удовольствия, с другой – эмоциональной боли. В этот момент из ее сомкнутых уст вырвался какой-то напугавший его звук. Его охватил ужас, словно вернулись все прежние ночные кошмары.

Но тут он почувствовал, как ее пальцы, переплетенные с его пальцами, нежно сжали его ладонь. Он посмотрел на нее, ожидая увидеть сожаление.

– Роуленд… – прошептала Элиза, по ее щекам бежали слезы. – Люби меня.

Он хотел было отпрянуть от нее, но, впервые за долгий срок борьбы между телом и разумом, тело и страсть взяли над ним верх.

Он снова возобновил движение, понимая, что причиняет ей боль. Просто он не мог заставить себя остановиться. Он схватил ее за колени, приподнял их и снова толкнулся вперед.

Он снова почувствовал прохладную ладонь на своей спине, которая, судя по всему, одобряла его действия. Ослепленный страстью, он устремился вперед. Он испытывал отчаянное желание сделать ее счастливой, и в то же время был уверен, что приносит ей боль. Он остановился, услышав тихий стон. Ее рот был полуоткрытым словно о чем-то просил.

Ее милые изумрудные глаза: широко открылись, а он снова погрузился в нее. Он медленно и равномерно совершал толчки, подтягивая ее к себе все ближе, все глубже и глубже проникая в нее. Она рванулась к нему, до его слуха долетел ее неразборчивый шепот. Он вознамерился отдать ей все, что имел, подарить ей все возможное удовольствие. Ее долгий, затяжной, пульсирующий оргазм сопровождался похожим на стон криком.

Положив голову ей на грудь, он жадно хватал ртом воздух. Он чувствовал, с какой сумасшедшей частотой бьется ее сердце. Не заботясь больше о том, что у нее еще могут сохраниться остатки стыдливости, он заставил себя отыскать подтверждение совершенного им акта.

У него закружилась голова, когда он обнаружил следы крови на девичьих бедрах. И снова появились черные пятна перед глазами, ибо он получил неоспоримые доказательства того, что сейчас нарушил свою главнейшую заповедь.

Элизабет и раньше понимала, что возвращение на грешную землю неизбежно. И все же… это причиняло такую боль.

Она попыталась погладить ему волосы, но его глаза стали огромными и печальными, он откатился, и она слегка задрожала из-за того, что лишилась оберегающего ее тепла.

– Прошу тебя, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие.

Он повернул голову.

– Ты не хочешь обнять меня? – спросила она, не скрывая грусти. – Я нуждаюсь в твоих объятиях.

Она находилась во власти разнообразных эмоций; просочилось ощущение некой меланхолии, по мере того как прохлада ночи добралась до ее тела. Она хотела от него большего. А он виновато смотрел на нее.

Видеть голубую ленту, которая соединяла их запястья, было приятно, это ее успокаивало. До тех пор пока лента здесь, они будут вместе.

Она вздрогнула, почувствовав, как прохладная тряпка касается ее бедер. Она сосредоточила внимание на ленте, будучи не в силах наблюдать за тем, как он ухаживает за ней. Она знала, что он не успокоится до тех пор, пока не сделает то, что считает нужным. И поэтому не произнесла ни слова.

Пламя свечи заколебалось, бросая странную тень на его спину и бедра. Он был удивительно красивым.

Она не знала, что сказать ему сейчас, когда интимный момент миновал. Ей хотелось сказать ему о восторге, который она пережила, заверить его в том, что он в сущности, не причинил ей боли.

Да, определенная боль была, но сколько удивительных чувств владели ею – как будто они теперь одно целое, как будто она теперь навсегда часть его, а он – часть ее. Даже если им суждено расстаться, они навсегда сохранят в памяти эти пережитые вместе моменты.

Она разглядывала его спину, слыша, как его дыхание становится ровнее.

Она скосила глаза. На одной ягодице у него было маленькое пятно.

Без всякой задней мысли она провела пальцем по этому пятну.

Он вздрогнул и повернулся.

– Прошу прощения, – пробормотала она.

– Я должен был предупредить тебя, – сказал он лишенным эмоций голосом. И вскинул бровь. – Я вел нечестную игру. Ты должна была заметить это раньше. До того как мы…

– Что ты имеешь в виду? И что это означает?

– Клеймо бастарда.

– Что?!

– Ты правильно услышала. Это татуировка.

– А зачем ты…

Он засмеялся не без горечи.

– Ах, Элизабет! Не слишком ли много кошмаров для одного дня?

– Кто это сделал?

Роуленд вел сам с собой мысленные дебаты, пока она что-то бормотала об этом чертовом клейме. О, он знал, что он сделает. Он знал, что сделает, когда самая храбрая из всех известных ему женщин рисковала собственной шеей, чтобы выиграть пять тысяч фунтов и спасти его никчемную шкуру.

– Элизабет… довольно. Мне нужно рассказать тебе, что я придумал.

– Сначала ты расскажешь мне, каким образом ты приобрел это клеймо.

Он покачал головой:

– Да ничего интересного.

– Я слушаю.

Он поиграл маленьким локоном на подушке.

– Все мальчишки и мужчины ссорятся, будь они джентльмены или простолюдины. Однажды я проиграл – немного не хватило сил. Наказанием стало это грубое клеймо.

– Это чей-то инициал?

– Нет. – Он произнес это медленно и тихо. – Разве ты не догадываешься? – Видя, что она продолжает недоуменно смотреть на него, он закончил: – «Б» означает «бастард», Элизабет, чтобы я не забыл.

Она медленно приподнялась и прижалась щекой к его спине. Затем, дотянувшись, поцеловала татуировку, словно мать, старающаяся облегчить боль сыну.

Он сглотнул.

– Ты едешь во Францию. Джошуа отвезет тебя на берег с первыми проблесками зари.

– Во Францию? – Она резко поднялась.

Он вдруг почувствовал себя развратником, разглядывая эту красивую голую женщину.

– Да. Это единственный способ.

– О чем ты говоришь?

– Конечно, ты никогда не сможешь вернуться в Англию. Но разве это такая уж большая цена за то, чтобы избавиться от Пимма? – Роуленд не добавил, что этот способ позволит отсечь ее и от безумия быть вместе с ним.

– Но тогда он предаст гласности содержание тех французских писем.

– И французы поклонятся тебе в ноги – и защитят своих. Поскольку твоя мать была француженкой, ты можешь переменить гражданство, отказаться от британского.