Когда уже стало совсем ясно, что они меня хотят обвинить, я сказал:

— Какой дурак сделал бы такое с девочкой, а потом притащил бы ее домой к родителям?

— Ты бы удивился, узнав, что делают преступники, — сказал один из полицейских.

Я подумал о высоком человеке в очках в конце конюшен. Но когда меня стали расспрашивать, как я нашел Айви Мей, я им о нем не сказал. Хотя мне-то от этого только легче бы стало — назови я им кого еще, пусть бы искали себе.

Но я знал, что он давно исчез, а эти неумехи никогда его не найдут.

А я найду. Найду когда-нибудь. Ради Айви Мей.

Я договорился о встрече с мисс Коулман на их семейной могиле. Сначала я думал было попросить ее прийти к могиле Фарадея, где мы встречались с ее матерью. Но это была глупая сентиментальная мысль, к тому же встречаться там было рискованно — если нас увидят на раскольничьем участке, могут возникнуть всякие разговоры, а если на лугу, то все решат, что мы обсуждаем детали похорон.

Она была одета во все черное, волосы убраны под черную соломенную шляпку. Я никогда не видел ее с подобранными волосами — так она выглядела на несколько лет старше. Ей об этом не известно, но она становится похожа на Китти.

— Спасибо, что пришли, мисс Коулман, — сказал я. Мы стояли бок о бок у могилы. — Примите мои соболезнования. Для всех нас это было огромным потрясением. Но ваша матушка теперь с Господом. — Я заморгал, уставившись в землю. Мне нередко приходится выражать сочувствие родственникам на кладбище, но на этот раз я почувствовал всю несуразность этих слов.

— Моя мать не верила в небеса, — сказала Мод. — Вам это известно.

«Что могли означать эти три последних слова? — возник у меня вопрос. — Известно ли ей о моей близости с ее матерью?»

На ее лице застыло такое непроницаемое выражение, что догадаться было невозможно.

— Передавая мне ваше поручение, Саймон не уточнил, зачем вы хотели меня увидеть, — сказала она. — Я думаю, это связано с похоронами моей матери, но мне казалось, вы все обговорили с моим отцом.

— Да, он был здесь вчера. Есть один вопрос, который я хотел с ним обсудить, но не стал. Решил, что, может, лучше обговорить это с вами.

Мод подняла брови, но ничего не сказала.

Произнести это было нелегко — никакие завуалированные выражения или осторожные эвфемизмы, чтобы ослабить потрясение, тут не подходили.

— Ваша мать сказала мне, что хотела бы, чтобы ее кремировали.

Мод посмотрела на урну Коулманов, разглядывая ее так, будто увидела впервые.

— Я знаю. Она всегда боялась быть похороненной заживо.

— Тогда, может быть, вы скажете вашему отцу то, что она говорила вам.

— Почему вы сами не сказали ему об этом вчера?

Я помедлил.

— Она высказывалась об этом только неофициально — она не оставляла завещания и не говорила мужу. С моей стороны было бы бестактно сообщать ему об этом.

Мод поджала губы.

— Папочка уже знает, что она хотела быть кремированной. Они спорили на эту тему. Он считает, мы должны сделать так, как это принято в обществе…

— Он не согласится на кремацию, несмотря на то что знает, как отчаянно его жена этого желала?

— Он сделает то, что будет выглядеть наилучшим образом. — Мод помолчала немного. — Он ее потерял, а теперь вернул и, конечно, захочет сохранить.

— То, что люди делают со своими умершими, скорее отражает их собственные представления, чем представления их ушедших близких, — сказал я. — Как вы считаете, эти ангелы и урны имеют какое-нибудь значение для мертвых? Мужчина должен быть начисто лишен эгоизма, чтобы сделать так, как хочет его жена, без учета собственных или общественных желаний и вкусов. Я надеялся, что ваш отец именно такой человек.

— Но если для мертвых все эти памятники не значат ровным счетом ничего, то разве имеет для них хоть какое-нибудь значение то, что мы с ними делаем? — возразила Мод. — Если им все равно, то не должны ли мы делать то, что важно для нас? Ведь здесь в конечном счете остаемся мы? Я часто думала, что на самом деле это место предназначено для живых, а не для мертвых. Мы украшаем могилу, чтобы она напоминала нам об умерших и о наших воспоминаниях.

— Значит, урна на вашей семейной могиле будет напоминать вам о вашей матери — о том, кем она была, чего хотела?

— Нет, в ней нет ничего, что напоминало бы о маме, — признала Мод. — Если бы моя мать сама выбирала себе памятник на могилу, то она выбрала бы статую миссис Панкхерст и чтобы под ее именем было написано: «Голоса женщинам».

Я покачал головой.

— Если бы ваша мать сама выбирала себе памятник на могилу, то не было бы никаких статуй или слов. Она бы выбрала клумбу диких цветов.

Мод нахмурилась.

— Но ведь мамочка мертва. Ее нет. Она не может выбирать себе могилу.

Необыкновенная юная леди — не многие смогли бы глазом не моргнув сказать такое.

— А если она мертва, — продолжила Мод, — то ей все равно, что станет с ее телом. Заживо ее не похоронят — это мы знаем. Это нам не все равно, и в первую очередь моему отцу. Он представляет всех нас, и он должен решать, как поступить лучше всего.

Я наклонился и смахнул паука с могилы Уотерхаусов. Я знал, что с моей стороны несправедливо предъявлять ей какие-либо требования, ведь ей всего тринадцать лет и она только что потеряла мать. Но ради памяти Китти я должен был это сделать.

— Все, о чем я прошу вас, мисс Коулман, — сказал я мягко, — это напомнить вашему отцу о том, о чем знаете вы, о том, что уже известно ему, — о желании вашей матери. Конечно, последнее слово остается за ним.

Мод кивнула и повернулась, собираясь уходить.

— Мод, — сказал я.

— Да?

— Есть кое-что еще.

Она на секунду закрыла глаза — потом посмотрела на меня.

— Похороны вашей матери… — Я оборвал себя на полуслове. Я не мог ей об этом сказать — это было бы нарушением моего профессионального долга, и я мог потерять работу, скажи я ей хоть что-то. Но мне хотелось каким-то образом предостеречь ее. — Вам лучше поговорить с отцом как можно раньше.

— Хорошо.

— Дело неотложное. Может быть, более неотложное, чем вы себе это представляете.

— Я поговорю с ним сегодня. — Мод повернулась и быстро зашагала по дорожке, ведущей к выходу.

Я постоял еще немного, разглядывая могилу Коулманов. Трудно было представить себе, что Китти будет похоронена здесь. Я едва сдерживал смех при виде этой нелепой урны.

Она зашла ко мне в кабинет, когда я перебирал бумаги. Я взглянул на нее.

— В чем дело, Мод?

Мод глубоко вздохнула — она явно очень нервничала.

— Мамочка сказала мне как-то раз, что хочет, чтобы ее кремировали, а прах развеяли по ветру.

Я опустил взгляд на свои руки. На манжете рубашки у меня было чернильное пятно.

— Твоя мать говорила много чего такого, что так никогда и не случилось. Как-то раз она сказала, что хочет иметь четырех детей. Ты здесь нигде не видишь братьев или сестер? Иногда наши слова и наши действия не совпадают.

— Но…

— Хватит, Мод. Давай прекратим разговор на эту тему.

Мод вздрогнула. Я говорил с ней резче, чем того хотел. В последние дни мне трудно контролировать свой тон.

— Извини, папочка, — прошептала она. — Я только думала о мамочке. Я не хотела тебя расстраивать.

— Ты меня не расстроила. — Я с такой силой надавил на перо, что оно вдруг сломалось. — Черт! — Я бросил ручку.

Мод выскользнула из комнаты, не сказав больше ни слова.

Чем скорее закончится эта неделя, тем лучше.

Куплено у «Джейса» на Риджент-стрит, 22 июня 1908 года:

1. Одно черное платье из плотного шелка для меня — на похороны и на воскресенья; мое старое шерстяное платье остается на каждый день. Там было еще более миленькое шелковое платье с крепом вокруг шеи, но слишком уж дорогое.