У Лайви разочарованное лицо.

— Я, пожалуй, прилягу, — говорит она.

— Не, не делай этого, — говорю я. — Тут грязно — сама ж сказала.

Она меня не слушает. Садится на крышку гроба, а потом вытягивается на ней, волоча волосы по грязи.

— Ну вот, — говорит она, скрещивая руки на груди, как у покойника. Она смотрит на небо.

Не могу поверить, что она не боится грязи. Может, она того — свихнулась?

— Не делай этого, Лайви, — говорю я. — Вставай.

Она продолжает лежать с закрытыми глазами, и я смотрю на ее лицо. Странно видеть такую красулю тут в грязи. У нее такой рот, что мне приходят на ум вишни в шоколаде — меня Мод как-то раз угостила. Интересно, у ее губ такой же вкус?

— А где Мод? — спрашиваю я, чтобы не думать об этом.

Лайви корчит гримасу, но глаза не открывает.

— Там, у библиотеки, вместе со своей матерью.

— Миссис К. вышла на улицу?

Не нужно было мне это говорить, особенно таким удивленным тоном. Лайви открывает глаза, словно покойник вдруг ожил.

— Что тебе известно о матери Мод?

— Ничего, — тут же отвечаю я. — Только то, что она болела. Больше ничего.

Я протараторил это слишком быстро. Лайви замечает это. Это удивительно, потому что обычно она не как Айви Мей, которая видит все. Но когда она захочет, то тоже замечает кой-какие вещи.

— Миссис Коулман болела, но это было больше двух месяцев назад, — говорит она. — Выглядит она действительно ужасно, но с ней еще что-то не так. Я просто знаю это. — Лайви садится. — И ты знаешь.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Ничего я не знаю.

— Нет, знаешь. — Лайви улыбается. — Врать ты совсем не умеешь, Саймон. Ну, так что тебе известно о матери Мод?

— Ничего такого, о чем бы я тебе рассказал.

У Лайви довольный вид, и я жалею, что сказал ей даже это.

— Я знала, тут что-то не так, — говорит она. — И я знаю, ты мне расскажешь.

— С чего это мне тебе что-то рассказывать?

— Потому что, если расскажешь, я тебе позволю меня поцеловать.

Я смотрю на ее рот. Она только что облизнула губы, и теперь они блестят, как листья после дождя. Она меня поймала. Я подхожу к ней, но она отворачивается.

— Сначала расскажи.

Я качаю головой. Мне не нравится так говорить, но я не доверяю Лайви. Прежде чем я скажу хоть слово, я должен получить мой поцелуй.

— Я тебе скажу только после.

— Нет, поцелуй потом.

Я снова качаю головой, и Лайви видит, что я не уступлю. Она снова ложится в грязь:

— Ну, хорошо. Но я должна сделать вид, будто я Спящая Красавица, а ты — принц, который пробуждает меня.

Она закрывает глаза и опять скрещивает руки на груди, словно мертвец. Я смотрю наверх. Нашего па над могилой не видно. Он, наверно, где-то отдыхает с бутылочкой. Я не знаю, сколько еще мне будет везти, а потому быстро наклоняюсь и прижимаю рот к губам Лайви. Она лежит не двигаясь. Губы у нее мягкие. Я прикасаюсь к ним языком — вкус у них не похож на вишни в шоколаде, они соленые. Я отодвигаюсь от нее, и Лайви открывает глаза. Мы смотрим друг на друга, но ничего не говорим. Она едва заметно улыбается.

— Саймон, ну-ка, давай поторопись. Нам после этой еще одну могилу копать, — кричит вниз наш па. Он стоит наверху, заглядывая вниз, — вот-вот упадет. Не знаю, видел ли он, как мы целовались. Он ничего такого не говорит. — Вам помочь, мисси? — спрашивает он.

Я не хочу, чтобы он спускался сюда, когда тут со мной Лайви. Для троих в могиле слишком тесно.

— Не надо, — кричу я. — Я сам ей помогу.

— Я вылезу сама, как только Саймон ответит на мой вопрос, — говорит Лайви.

У нашего па такой вид, будто он сейчас спустится сюда, а потому я быстро шепчу:

— Миссис К. ходила к нашей маме.

— Это что — благотворительный визит?

— Кто сказал, что нам нужна благотворительность?

Лайви не отвечает.

— Это был деловой визит, а никакая не благотворительность.

— Твоя мать — повивальная бабка?

— Да, но…

— Ты хочешь сказать, что она родила еще одного ребенка? — Глаза у Лайви открываются шире некуда. — У Мод где-то есть тайный братик или сестричка? Вот это здорово! Надеюсь, это братик.

— Да нет, — тут же говорю я. — Нет у нее никакого братика. Тут все наоборот. Она избавилась от братика или сестрички, прежде чем они родились. Иначе это был бы незаконнорожденный. Ясно?

— Ой! — Лайви садится и смотрит на меня, глаза у нее по-прежнему больше некуда. Зря я ей об этом сказал. Некоторым людям лучше не знать о настоящей жизни, и Лайви из таких людей. — Ой! — снова говорит она и начинает плакать. И опять ложится в грязь.

— Ну все, Лайви, хватит, наша ма была очень аккуратна. Но ей нужно было время, чтобы прийти в себя.

— И что я скажу Мод? — рыдает она.

— Ничего ей не говори, — тут же отвечаю я — мне не хочется еще больше ухудшать то, что и так плохо. — Ей ничего об этом знать не нужно.

— Но она не может жить со своей матерью при таких обстоятельствах.

— Почему?

— Она может переехать и жить с нами. Я спрошу маму. Уверена, она разрешит, особенно когда узнает причину. — Лайви прекращает рыдать.

— Ничего не рассказывай ей, Лайви, — говорю я.

Тут я слышу крик наверху и поднимаю голову.

Мать Лайви смотрит на нас, а из-за ее плеча выглядывает Мод. Айви Мей стоит сама по себе с другой стороны могилы.

— Лавиния, что ты делаешь? Почему ты там лежишь? — кричит ее мать. — Немедленно вылезай!

— Привет, мама, — спокойно произносит Лавиния, словно и не плакала только что. Она садится. — Вы меня искали?

Мать Лайви опускается на колени и начинает рыдать — не тихо, как плакала Лайви, а шумно, со всхлипами.

— Все хорошо, миссис Уотерхаус, — говорит Мод, поглаживая ее по плечу. — Лавиния в порядке. Она сейчас поднимется, да, Лавиния? — Она поедает нас взглядом.

Лавиния улыбается странной улыбкой, и я знаю, что она думает о маме Мод.

— Не смей ей говорить, Лайви, — шепчу я.

Лайви ничего не отвечает, даже не смотрит на меня. Она быстро взбирается по доскам и исчезает из вида, прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще.

Айви Мей кидает в могилу комок глины. Он падает у моих ног.

Когда они уходят, наступает тишина. Я начинаю набивать землю в пустоты вокруг гроба.

Появляется наш па и садится у края могилы, свесив вниз ноги. Я чую запах спиртного.

— Ты мне будешь помогать или как, наш па? — говорю я. — Уже можно подавать лоток.

Наш па качает головой.

— Нет толку целовать девчонок вроде нее, — говорит он.

Значит, он видел.

— Почему нет? — спрашиваю я.

Наш па снова качает головой.

— Эти девицы тебе не ровня, парень. И ты это знаешь. Ты им нравишься, потому что ты не такой, как они, вот и все дела. Они даже могут позволить тебе поцеловать их разок. Но дальше этого у тебя дело не пойдет.

— Я и не хочу, чтобы оно куда-то пошло.

Наш па начинает смеяться.

— Конечно не хочешь, парень. Конечно не хочешь.

— Хватит, наш па. Хватит, и все! — Я возвращаюсь к своей земле — это легче, чем разговаривать с ним.

Наконец-то я приняла решение.

Мне было плохо с того самого момента, как Саймон мне все рассказал. Мама думает, я простудилась там, в могиле, но это не так. Я страдаю от нравственного отвращения. Даже поцелуй Саймона — о котором я не скажу ни одной живой душе — не может компенсировать ужас этой новости о Китти Коулман.

Когда они пришли за мной на кладбище, я едва могла смотреть Мод в глаза. Я знала, что она сердится на меня, но я и в самом деле была не в себе и не могла говорить. Потом мы вернулись назад к библиотеке, и мне стало еще хуже, когда я увидела мать Мод. К счастью, она меня не заметила — в нее вцепилась эта ужасная женщина, местная суфражистка, как мне сказала Мод. (Не понимаю я всей этой возни вокруг голосования. Политика — такое скучное дело. И зачем женщине вообще голосовать?) Они шли домой под ручку, разговаривая вполголоса, словно были знакомы всю жизнь, а на меня вообще не обращали внимания, что было как нельзя кстати. Нет, в самом деле, наглость матери Мод просто поразительна, учитывая, что она натворила.