Сегодня как раз была наша очередь убирать крикетное поле, и мы шли на Хит, когда увидели ее. Слава богу, что Труди никогда не просила меня купить ей велосипед. Китти Коулман весело катила на двух колесах, платье ее было задрано до колен. Я хорошо успел разглядеть ее щиколотку — и, должен сказать, очень привлекательную щиколотку, — прежде чем отвел взгляд.

Ричард сделал вид, что не заметил ее, и я тоже притворился, что не вижу, но тут она звякнула в колокольчик, и нам пришлось снять шляпы, приветствуя ее. Она махнула нам и поехала дальше, мелькнув другой щиколоткой.

Мне показалось, что выглядит она просто шикарно, — это после шести-то недель в Холлоуэе, но ничего этого я Ричарду не сказал. Напротив, молчание в этой ситуации казалось наиболее адекватным.

Но к моему удивлению, Ричард заговорил сам, хотя мы никогда не поверяли друг другу тайные свои мысли.

— Скажите мне, Альберт, как вы управляетесь со своей женой?

Я споткнулся о тротуарную плитку.

— Как я управляюсь с женой? — «С любовью и твердостью», — подумал я, восстановив равновесие. Хотя ничего такого я не сказал — есть вещи, которые мужчина не должен произносить вслух.

— Китти шантажирует меня, — продолжал Ричард.

— Каким образом?

— Она говорит, что если я попытаюсь запретить ей работать на суфражисток, то она начнет произносить речи на митингах. Вы можете себе представить имя Коулманов на всех этих дьявольских бумажках, что они распространяют? Или на плакатах? Или написанное мелом на мостовой? Моя мать чуть не умерла со стыда, когда узнала про Холлоуэй, а это ее совсем доконает. Что бы вы сделали в моей ситуации?

Я попытался представить себе Труди, которая угрожает мне подобным образом, но вообразить такое было невозможно. Честь Уотерхаусов заботит ее чуть ли не больше, чем меня. И она скорее съест свою шляпу, чем выступит на митинге. Если я и слышу от нее какие-то угрозы, то связаны они с цветом штор в передней или выбором приморского городка для отдыха.

Ричард смотрел на меня так, словно ждал ответа.

— Возможно, это просто очередной этап в жизни вашей жены, — предположил я. — Возможно, суфражистское движение сойдет на нет. Они собираются устроить демонстрацию в Гайд-парке в июне. Это даже Труди знает, хоть она и не суфражистка. Возможно, этим они и удовольствуются, а ваша жена после этого остепенится.

— Возможно, — повторил Ричард, но, боюсь, сказал он это без особой убежденности.

Мод вот уже несколько недель меня избегает — с того самого дня, как я вышла из Холлоуэя. Поначалу я этого не замечала, поскольку дел у меня было по горло — взять хотя бы один июньский марш. Этот марш должен собрать невообразимое количество людей — такого еще не было нигде в мире. Мы с ног валимся от усталости — заказываем билеты на поезда со всех концов страны, получаем разрешения на маршруты и использование Гайд-парка, договариваемся с полицией, находим ораторов и оркестры, готовим плакаты. Это все равно что планировать сражение. Да что там сражение — целую войну.

Тут Каролине пришла в голову замечательная идея относительно нашей одежды на марше. Она должна быть очень эффектной, и этим костюмом я собираюсь отметить свое освобождение как из Холлоуэя, так и из бездны отчаяния.

Но среди всех этих дел я все же заметила, что стоит мне войти в комнату, как Мод выходит оттуда, а ест она чаще у Уотерхаусов, чем дома.

Ричард просто пожал плечами, когда я сказала ему об этом.

— А чего ты хочешь? — спросил он. Говорить с ним теперь — после моего выхода из Холлоуэя — трудно, он тоже меня избегает. Что ж, хорошо, что шкура у меня задубела!

Я даже не удивилась, когда увидела, что он сделал с моей дневной гостиной. Мужья других суфражисток позволяли себе вещи и похуже. Чтобы пресечь такое поведение, мне пришлось прибегнуть к шантажу — я этим не горжусь, но другого выхода у меня не было. Мой план сработал — ему может не нравиться то, что я делаю, но матушку свою он боится еще больше.

В субботу утром я увидела, как Мод подметает в гостиной, и тут мне в голову пришла одна мысль.

— Поехали со мной в город, — предложила я. — Нас подвезут на машине. Смотри. — Я показала в окно на автомобиль Дженкинсов, стоявший перед нашим домом. Миссис Дженкинс, богатый член СПСЖ с Хай-Гейта, любезно предоставила его для нужд СПСЖ в городе. Муж ее не в курсе — мы пользуемся автомобилем, только когда он на работе или в отъезде, и нам приходится задабривать Фреда, шофера, чтобы тот помалкивал. Но эти затраты вполне окупаются.

Мод, раскрыв рот, разглядывала автомобиль, сверкавший на солнце. Я видела, она хочет поехать, но чувствует, что не должна этого делать.

— Поехали, — сказала я. — День такой хороший — мы можем ехать со спущенным верхом.

— А куда ты едешь?

— В «Клементс-инн»,^[29] — ответила я, но, зная, что ей не нравится СПСЖ, тут же добавила: — Это совсем ненадолго. А оттуда — на Бонд-стрит. Потом можем попить газировки у «Фортнум и Мейсонс»^[30] и поесть мороженого — мы сто лет там не были.

Не знаю, зачем я так старалась. Я никогда не была заботливой матерью, но теперь чувствую, что борюсь за что-то ради Мод и хочу вовлечь в это и ее, даже если для этого нужно подкупать ее мороженым.

— Хорошо, — сказала она наконец.

Мод и Дженни помогли мне вынести кипу транспарантов, которые я вышивала (вернее, я их начала, но скоро мне стало ясно, что у меня на них не хватает времени, а потому я доплатила миссис Бейкер и Дженни, чтобы они мне помогли). Мне все еще далеко до того количества, которое я обещала сделать. Я собираюсь привлечь Мод, хотя шьет она хуже меня.

Ехать по Лондону было упоительно. Я делаю это уже не в первый раз, но по-прежнему прихожу в восторг. Фред надевает защитные очки, садясь за руль, но я отказываюсь — мне кажется, в них я ничего не увижу. Мы привязали наши шляпки шарфами — у меня трехцветный: пурпурный, зеленый и белый, обозначающий «Голоса женщинам» (я предложила такой же Мод, но она отказалась). Ветер пытался их сорвать, а пыль с улицы оседала у нас в волосах. Ощущение захватывающее. Скорость сумасшедшая — мы проносились мимо телег молочников, омнибусов, мужчин на велосипедах, мчались на равных с моторизованными кебами и частными автомобилями. Пабы, прачечные, чайные — все это сливалось в одно и оставалось позади.

Даже Мод наслаждалась, хоть и помалкивала, правда, когда грохочет двигатель, особо не поговоришь. Впервые за несколько месяцев она, казалось, расслабилась, уютно устроившись на заднем сиденье между мной и кипой транспарантов. Когда мы проезжали по улице, высаженной платанами, которые своими кронами касались друг друга с разных сторон, она откинула голову и посмотрела на небо.

Она помогла мне выгрузить транспаранты в «Клементс-инн» (Фред никогда и пальцем не пошевелит, чтобы помочь: он не одобряет суфражисток), но в офисе не осталась — предпочла ждать меня на улице с Фредом. Я старалась закруглиться поскорее, но там было столько товарищей, с которыми хотелось поздороваться, столько вопросов, ждавших ответа, столько проблем для обсуждения, что, когда я вернулась в автомобиль, и Фред, и Мод — оба сидели надутые.

— Прошу прощения, — весело сказала я. — Забудем об этом. Поехали. «Коллингвудс»^[31] на Бонд-стрит, пожалуйста, Фред. — Эта остановка не имела прямого отношения к СПСЖ, но, несомненно, была связана с суфражистками.

Мод посмотрела на меня удивленными глазами.

— Папочка купил тебе что-то новое? — Ричард обычно именно там покупал мне драгоценности.

Я рассмеялась.

— В некотором роде. Увидишь.

Но когда она увидела ожерелье в коробочке на черном бархате, торжественно врученное мне продавцом, то отреагировала совсем не так, как я ожидала. Она ничего не сказала.