Рябушкин был глубоко расстроен приемом его детища.

В художнике все сильнее укреплялось желание окончательно покинуть Петербург и поселиться подальше от суетной карусели столичного бытия. В конце 1900 года он поселяется в давно знакомых местах Новгородщины.

Портрет Тюменева.

Так начинался последний, поразительный период творчества Андрея Рябушкина.

На северо-западе Руси течет речка Тигода. Ее воды лениво, неспешно влекут с собою отражение зеленых холмистых берегов, поросших березами и соснами.

Изредка из-за поворота выглянет деревня, и тогда в реке мы видим тяжелые, пухлые облака, висящие над крышами изб.

Нет-нет, да и мелькнут яркие сарафаны девушек или цветастые рубахи парней.

Еще Петр I, узрев с вершины холма этот ландшафт, воскликнул в изумлении:

«Воистину место это доброе!» — столь восхитила его прелесть Севера, тихая, неброская, привольная.

Так, по легенде, и получило свое имя село Доброе.

Грезил ли Андрей Рябушкин, что именно здесь, на берегах Тигоды, суждено ему провести лучшие, но последние годы своей жизни и что именно тут начертано ему судьбой создать свои дивные картины?

На берегу реки Корадынки, впадающей в Тигоду, по соседству с юной березовой рощей, встает домик-мастерская художника, который для него построил друг Илья Тюменев.

«Нынче вечером, — пишет Рябушкин, — у меня собирается беседа. Придут Наталья, Марья, Ганя, Аннушка и Ириша… Они придут с прялками, а я купил в Петербурге тальянку. Товарищ мой здорово играет на балалайке..Всего лишь посиделки, но для живописца это был бесценный материал для раздумий, наблюдений. Именно образы этих белокурых светлоглазых девушек с деревенских вечеринок вошли в его ставшие позже знаменитыми полотна. А потом ведь там звучали песни.

С самого раннего детства музыка вошла в жизнь будущего мастера. Еще мальчиком Андрей Рябушкин пел дискантом в сельском хоре.

Позже научился играть на балалайке и гармошке.

Знал немало чудесных народных мелодий и порою импровизировал.

Его друг Тюменев превосходно музицировал.

Все это создавало вокруг художника непередаваемую атмосферу союза двух муз, согласно существовавших в душе Андрея Петровича.

«Втерся парень в хоровод»

Поэтому картины Рябушкина звучат.

Они наполнены особым ощущением ритма, первичной, только ему свойственной гармонией.

Порою уже смертельно больные художники, одолеваемые самыми мрачными предчувствиями, создают свои лучшие, наиболее светлые творения. Вспомните прекрасный жизнелюбивый пейзаж «После дождя» позднего Ван Гога и прелестную врубелевскую «Сирень», неоконченную, но тем более чарующую своим таинственным ощущением природы.

Очевидно, живописцами иногда овладевает особо сильная страсть рассказать людям нечто сокровенное, долго вынашиваемое. И так велико это неодолимое желание жить и творить, что они за совсем недолгие годы вершат чудо и пишут один за другим истинные шедевры.

Так было и с русским мастером Андреем Рябушкиным, который в считанные годы создал ряд полотен неумирающей красоты и проникновения в самую суть прелести старой Руси: «Свадебный поезд в Москве» — 1901, «Едут!» — 1901, «Московская девушка XVII века» и «Чаепитие» — 1903 год.

Эти холсты были новым словом в русской живописи.

До середины XIX века отечественные художники не пытались языком реалистического искусства создать летопись Руси.

По существу, Вячеслав Шварц впервые создал холст, который можно считать истинным провозвестником новой школы в отражении истории государства Российского. Его «Вешний поезд царицы…», написанный в 1868 году, — картина новаторская, в которой скрип саней будто возвестил об открытии нехоженых путей в изображении далекого прошлого. Это было явление.

Не прошло и двадцати лет, как великий Суриков работает над своим эпохальным полотном «Боярыня Морозова», где тоже явственно слышен шорох полозьев по снегу.

Ровно через треть века Андрей Рябушкин творит «Свадебный поезд в Москве», где случайно или нет изображает санный выезд.

«Свадебный поезд в Москве (XVII столетие)».

Подобно сказочному видению, мчатся всадники, сани по улице древней столицы.

Весеннее радужное веселье царит во всем: в сверкающем на солнце снегу, в летящих белых и вороных конях, красном возке, нежном стволе березы и даже в талом крохотном озерце, подобно зеркалу, отражающем ликующий мираж искрометной, лучезарной жизни. Андрей Петрович Рябушкин в этом прекрасном полотне собрал воедино свое великолепное знание об отечественной истории XVII века.

Свадебный поезд в Москве (XVII столетие). Фрагмент.

Случайно или нет повторил Андрей Рябушкин в своей лучшей, программной картине тему санного выезда?

Думается, что нет.

Ведь каждый истинный художник постоянно живет в мире ассоциаций.

Его душа переполнена сомнениями, раздумьями о своей роли в живописи. Каждый, даже великий мастер всегда мечтает кого-то превзойти.

Что общего в «Вешнем поезде» Шварца и в «Свадебном поезде» Рябушкина? Солнце, снег, движение, сани.

Но их разделяет бездна.

И по мере дарования, и по глубине задачи, и по цветописи.

Поучительно находить подобные параллели в истории изобразительного искусства. Они, думается, помогают более выпукло ощутить многие тонкости развития такого сложного дела, как станковая живопись.

«Чаепитие»…

Жестокая суть современной ему сельской жизни раскрыта Рябушкиным в этой небольшой картине.

Патриархальный обряд — чаепитие — благостный и как будто статичный, вдруг обращается в динамичную глубокую драму, в столкновение контрастных характеров.

За накрытым белой скатертью столом сидят четверо. Но этот квартет стоит целой повести о быте крестьянской зажиточной семьи.

По-лесковски беспощадно пишет автор портреты действующих лиц.

Справа за столом седобородый старец в сером зипуне. Он зябнет. Его рыжеватые, падающие на уши волосы празднично примаслены. На большелобом костистом лице, разрумянившемся от выпитого вина, блуждает задумчивая улыбка.

Дед прищурился.

Кажется, слово, которое он хотел сказать, замерло, застыло на стариковских сухих губах. Он держит недопитую рюмку.

За его спиной услужливый чернобородый мужик. На его физиономии молчаливое размышление. На потный бугристый лысеющий лоб спустился вихор. Взор косящих карих глаз будто ушел в себя. Иронически сомкнутый под черными усами рот мог бы рассказать многое, но он безмолвен.

Гнетущая тишина царит в избе.

Лязгнет о стакан ложка, хрустнет комок рафинада да стукнутся зубы о блюдце с чаем.

Рядом со стариком — молодая женщина. Темно-русые волосы покрыты розовым платком. На ней яркое праздничное платье. Молодуха истово тянет из блюдечка чай. Но пустой взгляд ее холодных светлых глаз, сверкающий из-под тонких, вразлет, бровей, страшен.

Чувствуется, именно она хозяйка в доме.

Плечом к плечу с ней хлыщеватый муж, в нарядно расшитой цветами косоворотке. Широкоплечий, с маленькой головой, украшенной пробором, крепкоскулый, он недобро косится на рядом сидящего, набрякшего от выпитой водки и чая старшего брата.

Ритуал чаепития не может скрыть их лютую взаимную ненависть. Пусты стаканы, выпиты рюмки, но конца застолью не видно. Замерли за спинами домочадцы, лезут из-за печки рожицы детей.

Все ждут…

Какое-то ядовитое слово только что было сказано. И, как после молнии, надо ждать грома. Рябушкин в миниатюрном полотне зримо и нелицеприятно написал жестокие нравы кулацкой семьи. Он будто скинул флер идеализации патриархального уклада, ибо к концу жизни с горечью понял истинные нравы пригородной деревни.