Современники Шишкина, наглядевшиеся вдоволь на романтиков, упрекали Ивана Ивановича в прозаизме.
Это глубокое заблуждение…
Ведь поэзия бывает разная.
Глядя на его «Рожь», слышишь строки Никитина, Кольцова, Некрасова, Фета…
Медленно встают из-за неоглядных далей громадины туч.
«Рубка леса».
Поляна. Разлапистые ели, стройные сосны.
Хрупкие березы.
Но не это фабула холста. Покойный серебристый колорит прохладного летнего полдня нарушает золотой овал свежеспиленной сосны.
Намека на аффектацию, на какой-либо акцент в картине нет.
Пейзаж безлюден.
Но нелепо торчащий обрубок дерева и свежий спил разрушают гармонию картины.
Автор не драматизирует ситуацию.
Все обыденно, даже прозаично…
Но вглядитесь, и вы увидите тонкую белую березку, печально склонившую свои кудрявые ветки над прахом старшей сестры. И тогда вы услышите крик спиленного дерева и плач березки.
Вы почувствуете всю трагедию этой обыденной прозы. Спору нет, лес надо пилить.
Он создан помогать людям строить, жить, существовать. Но, наверное, пользоваться этим благом надо крайне умело, осторожно, не «делячески», как это изображено на удивительно лиричном, поэтому особо страшном холсте живописца…
Напротив «Рубки леса» Шишкина в том же зале экспонируется полотно Верещагина «Апофеоз войны». Обе картины написаны почти одновременно, в 1867 и 1871 годах. Я почему-то вздрогнул от этого сопоставления, хотя, что, казалось, могло быть похожего в желтом овале сруба сосны на черные провалы в глазницах тысяч черепов, сложенных в зловещую пирамиду… А все же общее было… Опустошение, смерть, зло. Вот лейтмотив этих столь разных полотен.
Рубка леса.
Шишкин любил говорить:
— Работать! Работать ежедневно, отправляясь на эту работу как на службу. Нечего ждать пресловутого вдохновения… Вдохновение — это сама работа!
Знаете, как работает Золя? Пишет ежедневно в определенные часы и определенное количество страниц. И не встанет из-за стола, пока не закончит положенного им на этот день урока. Вот это труженик! А как он изучает материал, прежде чем начать писать! Как он знакомится со всеми деталями того, что собирается описывать!
Но напрасно после этих слов перед вами может возникнуть образ этакого педанта, взвешенно и размеренно пишущего свои полотна. Вот отрывок из воспоминаний современницы, которая представляет нам художника восторженного, мятущегося, вдохновенного:
— Помню, однажды меня застигла в лесу гроза. Сначала я пыталась укрываться под елями, но тщетно. Скоро холодные струйки потекли по моей спине. Гроза промчалась, а дождь лил с прежней силой. Пришлось идти домой под дождем. Свернула по тропинке к даче Шишкина, чтобы сократить путь. Вдали, над лесом, сквозь густую сетку дождя светит яркое солнце.
Я остановилась. И тут на дороге, возле дачи, увидела Ивана Ивановича. Он стоял в луже, босиком, простоволосый, вымокшие блуза и брюки облепили его тело.
— Иван Иванович! Вы тоже попали под дождь?
— Нет, я вышел под дождь! Гроза застала меня дома… Увидел в окно это чудо и выскочил поглядеть. Какая необычайная картина! Этот дождь, это солнце, эти росчерки падающих капель… И темный лес вдали! Хочу запомнить и свет, и цвет, и линии…
Таким — влюбленным в каждый цветок, в каждый кустик, в каждое деревцо, в наш русский лес и полевые равнины — я всегда вспоминаю Ивана Ивановича Шишкина. Работал он ежедневно, тщательно. Возвращался к работе в определенные часы, чтобы было одинаковое освещение. Я знала, что в 2–3 часа пополудни он обязательно будет на лугу писать дубы, что под вечер, когда седой туман уже окутывает даль, он сидит у пруда, пишет ивы и что утром, ни свет ни заря, его можно найти у поворота дороги в деревню Жельцы, где катятся волны колосящейся ржи, где загораются и потухают росинки на придорожной траве.
Дождь в дубовом лесу.
Эта зарисовка, сделанная пером очевидца, показывает нам истинного Ивана Шишкина.
… Неповторимая минута: в сыром воздухе леса, сквозь сизую прозрачную клубящуюся пелену пробивается солнечный луч, он будто стремительно расталкивает ветви, листья, разбивается тысячей бликов в лужах, внезапно красит бронзой стволы деревьев.
Как заколдованный, зрил художник невыразимую прелесть окружающего его мира. Он забыл о себе, о своих невзгодах. Он мечтал…
Может быть, в этот миг и родился сюжет картины «Дождь в дубовом лесу».
Да и не сам ли автор бредет, заложив руки в карманы и подняв воротник, шлепая по лужам…
Шишкин в этом холсте показал себя как виртуоз станковой живописи. Тончайшие нюансы цвета, тона, света пронизывают всю картину.
Ноистине это полотно могло бы украсить лучшие музеи планеты.
Но не этот холст послужил завершающим, этапным творением Ивана Шишкина. Скорее «Дождь» был лишь данью великолепному владению палитрой, колоритом, и в этом смысле полотно несколько выпадает из суровых, эпических по складу картин мастера. «Дождь в дубовом лесу» — улыбка живописца, его комплимент жанру, но даже в этом полотне во всей дивной красе предстает перед нами храм живой природы.
А теперь снова обратимся к одному из заключающих жизненный и творческий путь полотен Ивана Шишкина.
«Корабельная роща» — картина-завещание.
Она написана в год кончины художника. В полотне как бы обобщен весь опыт долгой и непростой жизни мастера.
Золотой колоннадой вздымается к лазурному небу русский лес.
Могучая, несокрушимая стена сосен-великанов, озаренных благодатным летним светилом.
Блики солнца играют в теплых водах железистого ручья, берущего начало у мощных, несокрушимых корней бора.
Светом жизни пронизан весь холст, он играет в прозрачном источнике, где видна каждая песчинка, сверкает на крылышках желтых бабочек, порхающих в потоках всепроникающего сияния.
Озарены и словно вылеплены скульптором брошенные сколы дикого камня, лежащие здесь тысячи веков, сверкают песчаные отмели, зеленеют юные ели, словно прибежавшие на опушку, залитую жарким дыханием лета.
Но особую жизнь картине дает игра света и тени, то волшебство бликов, которое заставляет нас буквально зримо ощущать, почти присутствовать в Елабуге и любоваться этим уже почти ставшим историей местом.
Пахнет хвоей, смолой и невыразимым ароматом вечной юности старых сосен. Ведь многим из них по сто лет. Взор устремляется в даль леса, и мы смотрим в таинственную чащу, прорезанную дорожками света.
Шишкин — чародей.
Он так искусно расставил свои сосны, что создается впечатление бесконечности их числа и неохватности пространства леса.
Живописец знает структуру лесного пейзажа, и он властно заставляет нас следовать за его волшебной кистью.
Колорит картины необычайно богат.
Все открытия импрессионистов учтены художником. Но над всеми этими дополнительными фиолетовыми и оранжевыми, синими, желтыми цветами властвует могучее чувство меры великого художника.
Он не забывает закона валера, нигде не нарушает натуральность и сдержанность тона.
Картина Шишкина не кричит, несмотря на масштаб холста, она поет.
И эта заветная прощальная песня доходит до самых глубин сердца зрителя. Мы очарованы полнотой жизненных сил, вложенных в это полотно, и потрясены той великолепной живописной отдачей, которая заставляет нас отнести этот шедевр к творениям самого высокого мирового класса. Мало есть холстов в мировом искусстве, где с таким блеском даны портреты, да, именно портреты десятков деревьев, причем если задаться целью, то о каждой из сосен и елей можно рассказать целую историю. Ведь этот лес — гордость целого края России и сохранность, сбережение его — святое дело.