Но не будем забегать вперед и омрачать торжество в императорской Академии.

«Вам не новы приемы торжественные, похвалы восторженные, — говорил в своей речи, обращенной к Брюллову, конференц-секретарь В. И. Григорович. — Дань таланту истинному есть дань справедливости. Но здесь вы найдете радушие, привет и чувства родственные. Вы наш по всему: как русский, как питомец, как художник, как сочлен, как товарищ».

Брюллов был растроган. Он стоял неподвижно, в глазах у него блестели слезы восторга, он буквально сиял в лучах тепла и любви.

Громовое «ура», мажорный торжественный марш потрясали стены здания, где родился и воспитался талант художника.

На следующий день отгремели трубы, и столица встретила Брюллова строгими буднями и делами.

Императорская Академия художеств, предложив Брюллову руководство историческим классом, возвела его в звание младшего (2-й степени) профессора.

Для получения звания старшего профессора ему надлежало написать большую картину на тему, утвержденную Академией.

Наверное, почетный член многих академий Европы был озадачен таким оборотом дела.

Но, очевидно, «Последний день Помпеи», написанный по собственной инициативе, был недостаточно весомым для получения звания старшего профессора.

Таково было высочайшее государя Николая I благоуважение.

Турчанка.

… Зимний. Сюда вместе с Волконским приехал Брюллов, чтобы предстать перед самодержцем России.

Дворцовые часы пробили гулко десять, и тут же где-то рядом прозвенели десять ударов…

— Пойдемте, Карл Павлович, — промолвил князь.

Странные, сложные чувства владели художником, когда они шли по бесконечным анфиладам дворца.

Золоченые двери будто сами распахивались настежь.

Будто во сне, мелькнул пустынный ряд великолепных покоев.

Ледяной блеск паркетов, холодное сияние зеркал, колючее мерцание золота. Последние шаги…

Согнутая спина Волконского, и вдруг Брюллов почувствовал студенистый, оловянный взор монарха.

Деспот, превративший Зимний в застенок, милостиво улыбался художнику.

— Я хочу заказать тебе картину, — сказал Николай I прямо, без приветствий и обиняков.

Брюллов поклонился.

— Напиши мне, — продолжил государь, — Иоанна Грозного с женой в русской избе на коленях перед образом, а в окне покажи взятие Казани.

Заказ царя — банальный, нелепый — был неотвратим.

Как быть?

Ведь Николай, очевидно, готовя этот сюжет, с кем-то советовался, обсуждал эту тему, может быть, сжился с ней.

Бесцветные глаза самодержца уставились на Брюллова.

Художнику показалось, что холеные щеки царя побледнели.

Ждать было нельзя. Надо немедля отвечать.

— Государь, — промолвил Брюллов, — если я займу первый план двумя холодными фигурами, статичными, — тут же поправился живописец — а самый сюжет, широкую панораму зажму в маленькое окно, то меня закритикуют, не поймут.

Николай вонзил в художника один из своих испытанных жестких взглядов.

— А что ты предлагаешь?

— Я работаю над «Осадой Пскова», — ответил Брюллов, — и хочу верить., государь, что картина получится.

— Хорошо, — сказал сухо самодержец.

… До самой смерти Брюллов не забудет этого диалога, как до самой смерти не кончит огромную картину «Осада Пскова», которая никак не укладывалась в заданные историей Карамзина рамки.

Портрет писателя Н. В. Кукольника.

Брюллова не удовлетворила история Карамзина. «Здесь все цари, а народа нет.

Фальшивый посыл сложнейшей композиции огромного холста (Брюллов затеял картину больше «Помпеи»), нажим, опека — все это было ненавистно живописцу. У него не уходили из памяти злые строчки эпиграммы Пушкина на историю Карамзина:

Словом, холст не задался…

Но этот эпизод лишь положил начало тягостным отношениям, наступившим между царем и «первой кистью России».

Брюллов по масштабам своего дарования стремился к монументальной живописи, к фреске.

Ведь недаром он с успехом прошел школу Рафаэля.

Но царь не понимал его.

И когда после пожара Зимнего в 1837 году Брюллов просит царя дать расписать ему фресками стены дворца на темы истории России, то его хлопоты, кстати, горячо поддержанные поэтом Жуковским, не увенчались успехом.

Николай I ответил резким отказом.

Он не понял, не поверил, что могучая кисть Брюллова была способна создать фрески, которые превратили бы стены Зимнего в уникальный музей, подобный Ватикану.

Брюллов глубоко и ясно мыслил.

Он отлично понимал, что ему не сломать и не прошибить косность двора, недружелюбие самодержца, и он… исподволь, молча манкировал просьбы царя.

Ученик Брюллова Железнов рассказывает о прелюбопытнейшей «дуэли», состоявшейся между самодержцем и вольнолюбивым мастером.

«Николаю Павловичу очень хотелось, чтобы Брюллов написал с него портрет, но он долго надеялся, что Брюллов сделает ему удовольствие и сам будет искать чести оставить потомству его изображение.

Натурщики.

Наконец, утратив эту надежду, государь как-то раз, гуляя в Петергофском саду, случайно встретил Брюллова и сказал ему:

— Карл, пиши мой портрет.

Брюллова это не застало врасплох, он тут же ответил, что не взял с собой в Петергоф этюдника с красками.

Сеанс был отложен.

Царь назначил время для сеанса и опоздал на двадцать минут. Брюллов свернул этюдник и ушел.

Когда самодержец приехал и спросил, где художник, ему сообщили, что он не дождался.

— Какой нетерпеливый мужчина! — сказал в сердцах самодержец России».

Фантастично, но портрет Николая I кисти Брюллова не был создан.

Это тем более разительно, что живописец написал десятки превосходных портретов современников, поражающих своим мастерством и сделавших бы честь любому собранию мира.

Своеволие Брюллова обошлось довольно дорого русскому искусству.

Дело в том, что художнику так и не удалось получить заказ на росписи, фрески с историческим содержанием.

И наше искусство не имеет ни одной монументальной фрески Брюллова, написанной на тему истории России. Таковы факты.

Жизнь Брюллова была в работе, в живописи.

Он другой себе ее и не мыслил.

Просыпался и с утра уходил в мастерскую, проводя долгий день в трудах, а к вечеру Петербург звал художника отправлять обязанности светского человека.

И эти вечера, как правило, долгие, отнимали драгоценную энергию, опустошали душу. Брюллова окружали восторженная лесть, похвалы…

Все это, может быть, кружило голову на первых порах, но потом стало просто мешать жить.

Светский Петербург скучал.

Получив редкий подарок в лице красивого, талантливого художника, «покорителя Европы», он не выпускал много лет живописца из своих цепких, но угнетающих объятий.

Портрет баснописца И. А. Крылова.

Брюллов умолял своих друзей: «Не пускайте меня к этим людям», — но неумолимые законы «малого стада» вступали в силу, и снова светская ржа разъедала душу.

Дом Брюллова, его мастерская были его единственным приютом, его маленькой крепостью, и он приложил много трудов, чтобы соответственно ее обставить.