Яркие краски русской копии послужили нам прекрасным комментарием, отлично поясняющим текст старинного автора…»
Этот «какой-то русский художник», поразивший Стендаля, был молодой Карл Брюллов.
«Так Брюллов, усыпляя нарочно свою творческую силу, с пламенным и благородным подобострастием списывал «Афинскую школу» Рафаэля. А между тем в голове его уже шаталась поколебленная Помпея, кумиры падали, народ бежал по улице, чудно освещенной вулканом».
Всадница.
Эти слова Пушкина с гениальной простотой рисуют страстную увлеченность художника, вынашивающего «Последний день Помпеи», свою будущую, ставшую столь знаменитой картину.
История трагической катастрофы, постигшей древний город, целиком захватила все помыслы живописца. Он вспоминает свои первые впечатления от посещения Помпеи:
«…Нам открылась откопанная часть сего несчастного города. Мы взошли; у входа сидели сторожа-проводники; один из них предложил нам свои услуги и сказал, что это место был малый форум, или место, где сбирался народ для торга и других публичных дел… Вид сих развалин невольно заставил меня перенестись в то время, когда эти стены были еще обитаемы, когда этот форум, на котором мы стояли одни и где тишина была только прерываема какой-нибудь ящерицей, был наполнен народом… Нельзя пройти сии развалины, не почувствовав в себе какого-то совершенно нового чувства, заставляющего все забыть, кроме ужасного происшествия с сим городом».
Художник, вооруженный блистательным мастерством, создает несколько эскизов и потом приступает к грандиозному холсту.
Но прошло три года со времени первого эскиза, пока молодой живописец наконец окончил вчерне прорисовку холста.
Вот маленькая запись, которая свидетельствует о напряжении, испытанном при этой работе:
«К концу 1830 г. в брюлловской «Помпее» все фигуры были только поставлены на места. Вся эта работа была окончена и так подействовала на организм Брюллова, что у него от упадка сил дрожали голова, руки и ноги».
Не представляется возможным описать все перипетии и сложности создания этого колоссального холста. Ведь его размер достигал около тридцати квадратных метров!
Но, наконец, картина написана. Вот что рассказывает друг художника об этих торжественных минутах со слов самого Брюллова:
«… Чудные моменты пережил я, писавши эту картину! И как теперь вижу стоящего перед нею маститого старца Камуччини. Спустя несколько дней после того, как весь Рим стекался смотреть мою картину, пришел он ко мне в мастерскую (на) Виа Сан Клавдио и, постояв несколько минут перед картиной, обнял меня и сказал: «Обними меня, Колосс!»
Последний день Помпеи.
Триумфально было рождение славы Брюллова.
Десятки тысяч римлян и жителей других городов Италии приходили в мастерскую полюбоваться шедевром.
Слава художника росла с каждым днем… Великий английский писатель Вальтер Скотт, рассматривая «Последний день Помпеи», сказал с восторгом:
«Это не картина, это целая поэма».
Полотно привезли в Милан.
И снова, как и в Риме, в зале Брерского дворца с утра до вечера теснились толпы любителей живописи.
Брюллова узнавали на улице, приветствовали его, а однажды, когда художник посетил театр, публика узнала живописца и устроила ему овацию.
А через несколько минут прима читала со сцены стихи, написанные в честь русского гения.
Можно себе представить, как ожидали в России «Последний день Помпеи», которая неторопливо шествовала по Европе и, побывав в Париже, наконец достигла родины.
Ликованию соотечественников не было предела.
Высокие ценители искусства были поражены блистательным произведением Карла Брюллова… Гоголь писал:
«Его произведения первые, которые могут понимать (хотя неодинаково) и художник, имеющий высшее развитие вкуса, и не знающий, что такое художество. Они первые, которым сужден завидный удел пользоваться всемирною славою, и высшею степенью их есть до сих пор — «Последний день Помпеи»… У Брюллова является человек для того, чтобы показать всю красоту свою, все верховное изящество своей природы. Страсти чувства, верные, огненные, выражаются на таком прекрасном облике, в таком прекрасном человеке, что наслаждаешься до упоения».
«Гениальным художником» и «первым живописцем Европы» называл его Белинский.
Триумф.
Другого слова не подыщешь, чтобы оценить тот поток восторга, любви и признательности, который обрушился на счастливого художника. Это была полная мера народного признания за творческий подвиг.
Последний день Помпеи. Фрагмент.
И вот, наконец, прославленный живописец на родине.
Он спешит в Москву, куда приезжает 25 декабря 1835 года, опаздывая на один день отпраздновать свое рождение.
Москва произвела на Брюллова огромное впечатление.
Он целыми днями бродил по городу.
Ведь все здесь дышало великой историей великого народа. Еще живы были в памяти героические страницы Отечественной войны 1812 года. Вот несколько строк воспоминаний современника о тех днях:
«Брюллов горячо любил Москву. Стоя на колокольне Ивана Великого, он словесно рисовал десятки ярких исторических картин; чудился ему Самозванец, идущий на Москву, с своими буйными дружинами; то проходил в его воображении встревоженный Годунов; то доносились до него крики стрельцов и посреди их голос боярина Артамона Матвеева; то неслись в воздухе на конях Дмитрий Донской и князь Пожарский; то рисовалась около соборов тень Наполеона…»
В голове замечательного художника роились десятки замыслов, он рисовал эскизы, увлеченно рассказывал новым друзьям о своих планах.
Москвичи приняли его радушно, хлебосольно. Его звали на бесконечные банкеты, приемы. В честь него были сложены ставшие хрестоматийными стихи:
Принес ты мирные трофеи
С собой в отеческую сень, —
И стал «Последний день Помпеи» —
Для русской кисти первый день!
Карлу Брюллову были в тягость эти бурные каждодневные восторги, кончавшиеся шампанским и долгим застольем. Но не в его силах было приостановить эту справедливую радость своих новых друзей.
Большим событием в жизни художника была его встреча и завязавшаяся дружба с Пушкиным. Они сразу сошлись и полюбились друг другу. В письме к жене от 4 мая 1836 года поэт пишет:
«Мне очень хочется привести Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, добрый малый, и готов на все. Здесь Перовский его было заполонил; перевез к себе, запер под ключ и заставил работать. Брюллов насилу от него удрал».
Портрет Ю. П. Самойловой с приемной дочерью Амацилией Паччини.
А через две недели он сообщает Наталье Николаевне в другом письме от 18 мая:
«Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист».
Не прошло и месяца со дня посылки Пушкиным письма о выезде Брюллова в Санкт-Петербург, как в помещении Академии художеств 11 июня 1836 года был дан обед в честь знаменитого живописца.
Может быть, не стоило особо отмечать эту ничем не замечательную дату, 11 июня!
Но дело в том, что по странному стечению обстоятельств именно 11 июня, через четырнадцать лет, Брюллов приедет, по существу, умирать в Рим… Больной, постаревший.
