Однако неуступчивость до сих пор помогала Нэнси в работе. Неважно, насколько утомительной, нудной и не относящейся к делу поначалу казалась линия расследования; потом тебе везло — и случались бесценные открытия. Девяносто девять процентов времени уходит на выяснение ничтожных лишних деталей, но потом появляется одна-единственная деталь. В тот же миг, кропотливо изучая чью-то историю, ты вдруг понимаешь истинные мотивы или суть проблемы. Нужен ключик, маленькая зацепка. Нэнси напоминала себе карабкающегося по отвесной скале, ищущего опору альпиниста, который ощупью движется по ровной поверхности собственного неведения.

С большой неохотой Кришна встал и включил для Нэнси компьютер Херцога. Как только он загрузился, Нэнси принялась изучать базу иностранных публикаций, на которые был подписан «Трибьюн». Не отрываясь от работы, она рассуждала вслух, постоянно ощущая рядом присутствие деморализованного Кришны.

— Если не ошибаюсь, «Зюдойчецайтунг» издается в Мюнхене. И в те годы издавалась там же. Надо поискать в их архиве записи о семье Херцога.

Она пробежала пальцами по клавиатурс.

— Итак. Если отец Антона погиб под Сталинградом, это произошло в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Допустим, родители поженились в сорок третьем, если Антон родился в сорок третьем или сорок четвертом. Давайте попробуем поискать в объявлениях «Рождения», «Бракосочетания» и «Смерти» в цифровом архиве за летние месяцы сорок третьего года. Люди в те дни спешили жениться и родить детей — никто не знал, вернутся ли с войны мужья и отцы…

Нэнси ввела ключевые слова поиска «Херцог, бракосочетание» — она напечатала на немецком — и нажала «Ввод». В мае ничего. В июне тоже. И вдруг — вот оно!

— Есть! Скорее всего, это они. Обручение: Анна Херцог, дочь Карла Хайнца и Марии Херцог, с Феликсом Кенигом, двенадцатое августа, тысяча девятьсот сорок третий.

Она едва верила своим глазам. Выходит, пожилой мужчина с фотографии все-таки был отцом Антона, ведь его звали Феликс Кениг. Вот почему Антон берег фотографию все эти годы, храня ее вместе с орденами. Нэнси почувствовала, что запуталась. Ведь сообщалось, что его отец погиб под Сталинградом в сорок четвертом, а на снимке обозначены место и дата: Буэнос-Айрес, 1957. Она покачала головой и вновь принялась размышлять вслух. Голос ее был неуверенным, когда она перечитывала коротенькую заметку.

— Это она. Не могли же сразу две Анны Херцог одновременно выйти замуж. Значит, отца Антона звали Феликс Кениг. Херцог — девичья фамилия его матери…

Тут вмешался Кришна:

— Отлично, вы узнали это. Может быть, остановитесь на поисках в Дели и поработаете над статьями о местной жизни, пока в истории с полицией не поставлена точка?

— Да-да, разумеется…

Однако Нэнси едва ли слышала увещевания Кришны. Она понятия не имела, какую именно пользу извлечь из новой информации, но чутье подсказывало, что она на верном пути. Нэнси продолжила:

— Итак, следующий вопрос: кем был Феликс Кениг?

Вглядываясь в результаты нового поиска, она замолчала. Интернет предложил ей великое множество Феликсов Кенигов: ученые, художник, шеф-повар из Гамбурга. Но никого, кто подходил бы на роль отца Антона. Кришна ждал, и Нэнси чувствовала: он очень надеется, что ее изыскания не увенчаются успехом.

Она повернулась к нему.

— Ничего. Абсолютно ничего.

В гуще джунглей, под большим скальным навесом, поросшим лишайником, монахи сделали еще один привал. Укрытие принесло облегчение: дождь измотал всех — он с таким шумом барабанил по буйной листве, что людям приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.

Они лежали без сил, как павшие на поле боя, в необычных позах, впитывая каждую минуту недолгого отдыха. Лишь помощник настоятеля оставался на ногах, настороженным взглядом обводя заросли. Школьная учительница тоже еще не спала: присев на корточки подле белого человека, она тревожно наблюдала за тем, как медленно вздымается и опадает его грудная клетка, ожидая, что каждый вдох может стать последним. По приказу помощника настоятеля она ни на минуту не отходила от чужака на протяжении всего перехода, даже когда монахи тащили его носилки через густые заросли.

Учительница осторожно убрала влажное полотенце, накрывавшее его лоб и глаза, и стала бережно вытирать ему лицо. Тотчас на ключицу белого опустился москит. Учительница отложила в сторону полотенце и попыталась осторожным движением отогнать насекомое.

И вдруг, когда она наклонилась, глаза мужчины широко распахнулись. Она замерла. Никогда в жизни она не видела голубых глаз — они были цвета бесценного синего коралла, цвета ясного неба над Тибетом в прозрачный безоблачный летний полдень. Учительница в ужасе вскрикнула и тут же почувствовала, как огромные костлявые руки ухватили ее за плечи. Она закричала еще громче. Через секунду четверо монахов вскочили на ноги и схватили белого человека за руки. Учительница была отброшена на землю, где осталась лежать, продолжая хныкать, пока молодые монахи удерживали живой скелет, подавляя его сопротивление. Секундой позже к месту происшествия подоспел помощник настоятеля. Незнакомец уже утихомирился, но продолжал учащенно дышать. Его взгляд был застывшим, словно человек находился в забытьи. Дрожащим от страха и волнения голосом помощник настоятеля спросил:

— Кто вы?

Ответа не последовало. Грудь белого человека вздымалась и опадала. Он медленно повернул голову и посмотрел на задавшего вопрос ламу. В глазах его как будто застыли слезы, однако губы растянулись в улыбке. С восторженной интонацией он проговорил:

— Я был в Шангри-Ла.

Стоявший рядом с помощником настоятеля доктор наклонился к его уху и прошептал:

— Сумасшедший.

Лицо белого человека исказила гримаса ярости, как будто он расслышал слова доктора или, по крайней мере, почувствовал его сомнения.

— Говорю вам, я был там!

После этих слов силы оставили его. Он откинулся на спину, прикрыл глаза и шепотом произнес:

— Я шел путем Феликса Кенига…

Помощник настоятеля склонился над чужаком, молясь, чтобы он не провалился обратно в беспамятство, и спросил:

— Кто такой Феликс Кениг? Он был вашим спутником? Он умер?

Пронзительно голубые глаза вновь открылись. Незнакомец не шевелился, но беспокойный блеск расширенных зрачков придавал его взгляду необычайную силу. На лице его вновь появилась слабая улыбка.

— Феликс Кениг не умер… Его взяли в плен.

— Кто?

— Русские. Они отправили его в Сибирь…

Помощник настоятеля решил, что незнакомец и впрямь безумен или бредит: в Тибете русских нет. Он посмотрел на него и, очень медленно проговаривая слова, сделал еще одну попытку:

— Скажите, кто вы и что делаете в Пемако?

— Мы были в Шангри-Ла. Мы видели «Книгу Дзян».

Он умолк. Помощник настоятеля повернулся к монаху-врачу и тихим шепотом спросил:

— Что скажете?

Доктор нахмурился.

— Он заговаривается. Это бред. Надо заставить его поесть и попить.

— У вас есть какое-нибудь средство от лихорадки?

— Да. Только позвольте задать ему вопрос.

Помощник кивнул. Доктор опустился на колени и приблизил голову к уху незнакомца.

— Вы понимаете, где находитесь?

Мужчина закрыл глаза и едва слышно ответил:

— Разумеется. Германия. Канун Второй мировой. Феликс Кениг работал в университете, в Мюнхене… Профессор факультета восточных языков. Он был блестящим ученым… Знал все восточные языки… Он не был солдатом.

Два тибетца озадаченно смотрели друг на друга, пока шепот не угас совсем. Не зная, что предпринять, помощник настоятеля неуверенно предложил:

— Приготовьте ему трубку.

— Трубка облегчит боль и развяжет язык, но может ввести в транс, — предостерег доктор.

— Придется рискнуть.

Доктор запустил руку в свой рюкзачок и вытащил длинную трубку, небольшой скрученный кожаный кисет с табаком, спички, металлические булавки и маленькие маслянистые шарики желтовато-коричневого опиума. Помощник настоятеля склонился над больным и прошептал ему на ухо единственный вопрос, на который в состоянии ответить любой человек, даже если у него оставалась последняя крупица рассудка: