В VII веке Киргизстан подвергся нашествию мусульман, и вместе с ними пришли адепты тайного общества Овна. Их следы затерялись здесь, в Нарыне. Последующие нашествия татар и китайцев уничтожили все достойные внимания исламские письменные памятники. Но адептам Хнума всегда удавалось приспособиться к условиям новых земель и даже попасть во влиятельные слои общества.

Устные предания кочевых племен с озера Иссык-Куль описывают деяния посвященных, которые веками хранили и защищали некое сокровище от завоеваний. А оно не менее ценно, чем какая-нибудь гемма. ^[46] Мы исследовали могилы шиитов в районе водного бассейна и двинулись на юг, где обнаружили бронзовые и золотые реликвии, украшенные весьма интересными историческими сценами.

Благодаря связям М. мы получили военный эскорт. Командир сопровождения, лейтенант Тугинев, рассказал мне, что несколько десятков лет тому назад, когда царские войска вошли в эти земли, загадочно исчезла очень богатая семья, оставив все имущество. Мы исследовали место, где располагались их пастбища, и нашли некоторые следы. Вероятно, дожившие до XIX века приверженцы культа уже на уровне инстинкта продолжали оберегать тайну. И только в прошлом году, когда новые хозяева стали раздавать землю, исчезнувшие киргизы вернулись. Их утопили в крови, или, как сказал наш гид, поставили на место.

Следующая цель — Китай. Однако я сомневаюсь, что мне удастся продолжить исследования с такой малочисленной командой. М. из Берлина сообщил мне: денег хватит только на поездку. Похоже, война опустошила все сейфы.

Шань Фен плелся по скользким грязным улицам, которые не успели просохнуть после вчерашнего дождя. Ремень сумки больно резал плечо: свинцовые шрифты весили порядочно. Их в ближайшее время надо было принести в подпольную типографию Ан-хим-су, в один из последних переулков к востоку от Нанкинской улицы. Сразу после покушения на профессора Хофштадтера Шань Фена вызвали и поручили доставить нелегальный, очень ценный для революции груз. Момент выбрали не самый подходящий, но юноше пришлось согласиться.

Писать статьи, наверное, очень интересно, но он этого не умел. Лучше заняться чем-нибудь другим. Если все пройдет гладко, то к концу сезона муссонов выйдет первый долгожданный коммунистический ежемесячник, целиком посвященный жизни и идеям Ленина. Для него российский вождь — просто имя. Ему говорили, будто он — отец революции, краеугольный камень, но что Шань Фен знал о нем? Ничего. Однако парень уяснил другое: не имеет значения, какая у тебя должность, так как для нового Китая важна каждая рисинка. А он и есть такое крохотное зернышко.

Еще до банды Юй Хуа, до коммунистов и до знакомства с Хофштадтером Шань Фен не мог назваться даже рисинкой: просто ничтожный паразит в складке одежды города. Его деревня все больше приходила в упадок под наглым натиском японцев и европейцев. Продажное правительство Пекина в зависимости от требований момента и от того, на чьей стороне военное преимущество, позволяло иностранцам диктовать свои законы. Крестьяне зачастую обгладывали кору с деревьев, чтобы выжить. Кризис в сельском хозяйстве нарастал, но в городе дело обстояло немногим лучше. Юноша хорошо помнил, как еще ребенком с семьей бежал в Шанхай, чтобы не умереть с голоду. Когда мать уволили с хлопчатобумажной фабрики, маленький Шань Фен стал частым гостем в ломбарде. Мальчик относил туда безделушки, все, что попадалось под руку. Продавец отсчитывал ему деньги, и тот шел покупать еду и странные лекарства, которые врач прописывал младшему брату. Корень алоэ, цикады-близнецы и другие диковинные средства, по словам шарлатана, должны были помочь малышу, но он умер через несколько месяцев. Кожица у хрупкого Лу походила на бумагу, голосок звенел, как ручеек. Ни Шань Фен, ни мать так никогда и не узнали, что за болезнь унесла их любимца.

После смерти братишки в жизни китайца начался период отчаянной борьбы за выживание. Другого выхода он просто не видел. Тогда на его пути и появился могущественный Юй Хуа, глава Шанхайской, самой сильной ветви тайного общества Триады. Организация боролась не за свободу, не за Китай и не за бедняков, а сражалась исключительно ради себя. Шань Фен очень на нее походил, но только до определенных границ.

Первые сомнения появились у него года два назад, в борделе папаши Бона. Тогда он работал в паре с Ли Теном, одним из приближенных Юй Хуа. Какой-то пьяный моряк порезал лицо одной из проституток. Изуродованная девушка не могла больше работать, и ее отправили назад в деревню с несколькими грошами в кармане. Денег едва хватило прожить дней десять. Брат пострадавшей явился в город и стал угрожать, требуя возместить ущерб. Шань Фен входил в отряд, которому приказали научить парня почтительно относиться к Триаде. Ни в чем не повинного человека жестоко избили палками.

Что бы там ни говорил обаятельный и образованный господин Мао Цзэдун, а тайные общества никогда не принимали участия в возрождении Китая. Хотя, надо признать, он гордился тем, что ему поручено стать посредником между революционерами и Триадой.

Около года назад Шань Фен познакомился с Хофштадтером, который тогда ему здорово помог.

В последующие дни после решения Версальской конференции 4 мая 1919 года в стране вспыхнули волнения. ^[47] Интересы Китая были ущемлены, его требования, как всегда, оставлены без внимания, а часть территории отошла к Японии. Парень тогда особо не понимал, что происходит. В тот период Шань Фена не волновало, почему надо делать так или иначе: главное — действовать. На этот раз — не только в своих интересах. Уличные демонстрации, забастовки, бойкот иностранных товаров — никто не желал покориться и сидеть сложа руки. Прекратили работать все: водители, плотники, дворники, торговцы интернациональной концессии и те, кто в нее не входил, трудящиеся табачной фабрики в Пудоне. Студенческий союз непрерывно заседал на Нанкинской улице. Шань Фена приглашали на все собрания, хотя он нигде не занимался. Вечером 9 июня муниципальный совет объявил учащимся, что на следующее утро их помещение будет опечатано. Тогда лидеры молодежного движения решили проводить свои мероприятия на территории французской концессии.

К вечеру на всей территории Китая объявили военное положение, и как раз в то же время молодежь заполнила улицы Шанхая. Полиция и добровольческий корпус начали срывать с домов лозунги и призывы к бойкоту. При виде этого студенты стали кричать: «Предатели, мерзавцы!» На перекрестке улиц Хубай и Фучжоу манифестантам повстречался джип с блюстителями порядка. А потом то ли шофер плюнул в людей, то ли кто-то из толпы залепил плевок в полицейского — это уже не имело значения. Машину окружили, водителя заставили выйти, и он оказался в плотном кольце протестующих. Его тут же повалили и побили.

Шань Фен в манифестации не участвовал, но находился поблизости. Неожиданно из глубины улицы выскочил отряд блюстителей закона и принялся разгонять демонстрантов. Все побежали, и юноша тоже. Вместе с пятью-шестью ребятами Шань Фен оказался в узком переулке, а за ними гнались люди в форме. Наконец настал момент, когда он остался один, слыша за спиной хриплое, как у гончих собак, дыхание по крайней мере двоих полицейских. Парень перемахнул через забор, замыкавший тупик, стремительно свернул за угол и сбил с ног шедшего навстречу европейца. Оба свалились на землю, причем китайцу досталось больше. Старик быстро поднялся, ругаясь по-немецки, а Шань Фен сидел, держась за ногу. Уйти от погони юноша уже не мог.

Несколько мгновений они пристально смотрели друг другу в глаза.

— Меня зовут Генрих Хофштадтер, — произнес немец на ломаном китайском, протянув парню руку, и помог встать. — А тебя?

Шань Фен представился, хотя и не был уверен, что поступает правильно. Вскоре послышались крики преследователей. Двое полицейских догнали их и заступили дорогу, почти прижав к стене. Один из них схватил парня за плечо. Тут Хофштадтер решительно сказал на своем скверном китайском: