— Боже мой, вы правы.

— Давайте теперь посмотрим, что хранится в этих шкафах. У нас осталось не так много времени.

Они разошлись по разным сторонам, обратившись к резным деревянным шкафам вдоль стен. Мара потянулась к дверце одного особенно роскошно украшенного шкафчика, надеясь, что древесина не сгнила за прошедшие века. Дверца не рухнула, не развалилась, когда Мара ее открыла.

Луч ее фонаря высветил внутри целую гору свитков, очень похожих на ту карту, что они обнаружили в саркофаге. Боясь повредить их, Мара тем не менее взяла один сверху. Развернув свиток, она увидела древнюю морскую лоцию африканского побережья.

Она обернулась к Бену, который в эту секунду тоже посмотрел на нее.

— Карты. Шкафы забиты картами.

На верхнем этаже раздались шаги прямо у них над головами. Мара и Бен замерли. Когда шаги затихли, Бен прошептал:

— Берите карту.

Мара потянулась было к ней, но на полпути застыла. Если она возьмет карту, то чем она тогда будет отличаться от воров, которых преследует? А с другой стороны, разве можно оставить здесь карту? Она ведь ключевое звено в загадке, которую они с Беном пытаются раскрыть, чтобы найти китайскую карту.

Мара схватила свиток, свернула его и передала Бену. Он спрятал его в тубус с архитектурными планами и убрал в рюкзак. Мара боялась быть пойманной, но мысль оказаться запертой в этом каменном замшелом мешке наводила на нее ужас. Они по очереди поднялись по веревке наверх.

Осень 1424 года и зима 1425 года

Пекин, Китай

Вернувшихся из похода моряков встречают холодно. Никаких награждений, никаких похвал. Новый император Хунси и его мандарины осыпают мореплавателей лишь презрением. И приказывают разжечь костры.

На пурпурных стенах в Запретном городе играют отблески почти сотни костров. От их огня ночное небо светится как днем, а воздух пропитывается запахом горящих свитков.

Во время вечерних молитв дым проникает в мраморный зал, отведенный для мусульман. Едкий запах отвлекает Чжи от звучной молитвы других верующих. Мысли его начинают витать, как клубы дыма вокруг него, а взгляд устремляется на ближайший двор, где огонь в кострах поддерживают охранники мандаринов.

Запах напоминает Чжи о клятве адмиралу Чжэну. Помолившись, Чжи ускользает от остальных. Он направляется по темному коридору к хранилищу, где, как он знает, ожидают своей очереди на сожжение сотни свитков, привезенных из похода.

Перед дверьми охрана не выставлена. Чжи потихоньку проникает в хранилище. У стен лежат высокие горы свитков. Опустившись на колени, он разыскивает среди них карты; ему осталось запомнить еще несколько важных лоций — тех самых, которые он поспешил отдать еще до просьбы адмирала.

Необходимые ему документы оказываются в основании огромной горы. Чжи вытаскивает восемь самых важных и сует их подмышку. Он открывает дверь и начинает тихонько продвигаться по коридору, благодаря Аллаха за безлунную ночь.

Чжи заворачивает за угол, собираясь скрыться в комнате, которую ему предоставили, пока мандарины решают судьбу вернувшихся евнухов. И тут он натыкается на охранника.

— Что у тебя здесь, евнух?

Чжи почтительно склоняет голову.

— Ничего.

— Похоже на свитки, — говорит охранник и тянется к руке Чжи.

Чжи выворачивается из цепких лап охранника и пускается наутек. Куда бежать или к кому, он не знает, но инстинкт велит ему защищать свитки.

Охранник очень проворен. Он настигает Чжи и выталкивает во двор, где ярко горят костры. Чжи прикрывает свитки телом от охранника. Из его груди невольно вырывается крик, когда ребра трещат от пинков.

Откуда-то издалека, словно из сна, до Чжи доносится буддистская мантра. Он узнает слова. Когда-то Кэ объясняла ему, что они означают призыв к состраданию и просвещению.

Звучная мантра действует почти гипнотически. Это последнее, что он слышит, прежде чем теряет сознание. Он приходит в себя от стука сандалий по мраморному полу. Чья-то рука тащит его прочь от охранника. Чжи открывает глаза и видит буддистского монаха, который принимает пинки за него.

Охранник останавливается.

— Я не стану бить монаха, — говорит он, после чего отбирает у буддиста Чжи. — Но приказ все равно исполню.

Чжи еле передвигает ноги, пока охранник тащит его к ближайшему костру, где заставляет протянуть руки к пламени. Жар нестерпим, и Чжи невольно размыкает руки, роняя в огонь свитки. Он приходит в отчаяние, но тут к нему снова на помощь спешит монах.

Охранник теряет равновесие от неожиданной атаки. Чжи не упускает единственный шанс и пулей несется прочь, скрываясь в черной ночи. И все же он невольно оборачивается, чтобы в последний раз взглянуть на двор. Он беспомощно смотрит, как свитки с картами исчезают в пламени.

Следующие несколько дней Чжи терзается неопределенностью. Он тщательно прячет перебинтованные руки под халатом, но каждую минуту ждет разоблачения за попытку спасти свитки, что считается предательством при нынешнем режиме мандаринов. А еще он ждет решения своей профессиональной судьбы, если все-таки останется жив.

Время заживляет раны и приносит облегчение. Личность предателя так и остается нераскрытой, а его будущее определено. Евнуха Чжи возвращают к его бывшему мастеру в Главное церемониальное управление. Он рад своему везению вновь оказаться под началом мастера Шэня. Многие евнухи вообще остались без работы, особенно те, кто служил у адмирала Чжэна; самых несчастных отсылают в Нанхай, императорский лагерь для временной изоляции. Чжи знает, что ему повезло: семья по-прежнему получает его жалованье. Пока получает.

Он исполняет прежние обязанности при мастере Шэне. Регистрирует донесения, помогает координировать политические решения и составляет рекомендации мастеру. Разумеется, он по-прежнему подает ему чай.

Через короткое время Чжи кажется, что прошедших нескольких лет вовсе не было, тем более что он не встречает ни одного моряка, даже Юаня, чьи теперешние обязанности не позволяют вторгнуться на территорию евнухов. Кажется, будто он никогда не совершал долгого путешествия, не открывал новых земель. Единственное утешение Чжи — воссоединение с Ляном, которому он может, ничего не опасаясь, шепотом рассказать ночью в темноте спальни о походе армады.

Чжи выбирает время и место, чтобы исполнить миссию, порученную адмиралом Чжэном. Так как ему больше не позволено изучать навигацию и картографию, то и посещать студию каллиграфии у него нет причины. Однажды ему удается потихоньку пробраться в студию, чтобы запастись чернилами и свитками, но второй раз рисковать он не может. У дворцовых стен появляются глаза и уши, по мере того как крепнет власть подозрительных мандаринов.

Он докладывает мастеру Шэню, что новая мандаринская администрация рассылает больше донесений, чем прежняя, и евнухи не справляются. Он просит позволения работать в кабинете управления после вечерней трапезы, чтобы вовремя регистрировать все поступающие документы. Опасаясь потерять положение при новом режиме, мастер Шэнь с готовностью соглашается.

Чжи прячет тайную работу у всех на виду: под ворохом последних донесений на столе в кабинете мастера. Он воздвигает целую пирамиду из свитков, чтобы любому неожиданному визитеру не было видно, чем он занимается. Под этой маскировкой он работает над картой.

Ночь за ночью он рисует береговые линии, горные массивы, океаны и континенты. Когда солнце опускается за горизонт и вечерняя трапеза подходит к концу, Чжи спешит увидеть, какое новое чудо появится на его карте и на копии, которую он одновременно делает. Как просил адмирал Чжэн, а Чжи поклялся исполнить, на карте появляется весь поднебесный мир.

Чжи наливает дымящийся чай в фарфоровую чашку, берет ее обеими ладонями, поднимает на уровень груди и направляется к мастеру Шэню. Опустившись перед ним на колени, Чжи протягивает чашку.