Как только поезд остановился у платформы, Мара подошла к экскурсоводу в бесформенном старомодном платье из искусственного шелка, прямом жакете и ортопедической обуви. Она спросила, нельзя ли им присоединиться к группе. Прикарманив кругленькую сумму, экскурсовод пригласила Мару и Бена в автобус с таким оживлением, которого Мара не наблюдала во время всей поездки на поезде. Они заняли места в середине автобуса и смотрели, как живописный городок Томар скрывался из виду, пока огромный автобус взбирался по извилистой дороге к замку тамплиеров и монастырю Христа.
Томарский комплекс смотрелся совсем по-другому в ярком свете дня, когда вокруг шумели орды туристов. И больше не казалось, что с парапетов на вас нацелены натянутые луки со стрелами. Арка Солнечных ворот больше не устрашала. Стены замка, как и все строение, по-прежнему поражали внушительностью, но солнце высветило и крошащуюся кладку, и некоторую обветшалость комплекса, что и послужило причиной для благотворительного праздника, устроенного виконтом.
Экскурсовод подняла над головой желтый флажок, чтобы собрать туристскую стаю вместе, после того как они прошли через ворота. Затем она повела их длинным маршем по гравийной дорожке мимо подстриженных садов к административному зданию, примыкавшему к Шароле. Экскурсия началась с показа Кладбищенской и Моечной галерей, во время которого звучало довольно утомительное повествование о проведенной принцем Генрихом Мореплавателем реконструкции. Переходя с экскурсантами из зала в зал, Мара внимательно слушала — вдруг проскользнет какая-нибудь крупица полезной информации об истории Томарского комплекса или ордена, но сухая лекция ее разочаровала.
На «блэкберри» Мары пришло очередное сообщение. Кэтрин написала следующее:
«Исследования принесли два новых уточнения. Во-первых, выравнивание в линию всего полиптиха дает основание предполагать, что две доски с изображением святого Винсента — Доска инфанта и Доска архиепископа — развернуты к центральному объекту. По традиции, в центре полиптиха, между двумя досками святого Винсента, должна была располагаться ниша со статуей. Во-вторых, рентгенография живописи показывает, что первоначально в руке святого Винсента на Доске архиепископа находился другой предмет. Его изображение было переделано еще до завершения всей работы. Предмет в руке святого Винсента первоначально был объемнее, хотя тоже цилиндрической формы».
Мара дала почитать сообщение Бену, а сама полезла в сумочку за репродукцией «Поклонения».
— Не мог ли святой Винсент на Доске архиепископа держать в руке архитектурные планы реконструкции Шаролы?
Бен кивнул.
— Похоже на то. Если профессор узнал через орден Христа, что «Поклонение святому Винсенту» когда-то изображало планы, а орден приказал профессору хранить эти планы в тайне, тогда все строки письма становятся понятными.
— Нам просто нужно отыскать, что теперь находится на первом этаже.
— Ну, это будет просто, — язвительно ответил Бен. — Нам всего-навсего необходимо проникнуть на этаж всемирно известного здания, которое охраняется ЮНЕСКО, доступ к которому закрыт уже несколько веков.
Их разговор прервала экскурсовод неожиданно бодрым сообщением:
— А сейчас мы войдем в Шаролу.
На этот раз дневной свет не изменил впечатления от Томарского комплекса: Шарола по-прежнему казалась нереальной в своем ослепительном блеске. Широкие полосы солнечного света лишь подчеркивали ее красоту. Мара отключила сознание от монотонного жужжания экскурсовода и позволила себе насладиться архитектурной роскошью.
В ту секунду, как они вошли в ризницу, началась работа. Мара осмотрела все сантиметр за сантиметром, сравнивая в уме с архитектурными планами каждое окно, каждую колонну, каждый карниз. Она еще раз убедилась, что отсюда нет явного доступа на нижний этаж, если только не сверлить дырки в каменном полу.
Мара перешла к южной стене. Вспомнив один абзац из рекламного буклета, где утверждалось, что до 1930-х годов вход в ризницу осуществлялся через южное окно, смотрящее на главную галерею, она решила внимательнее приглядеться.
И тут она увидела. На пустой южной стене выделялся выступ небольшой каменной умывальной чаши, под которой располагалась весьма внушительная кованая решетка. Мара долго смотрела на нее. Подошел Бен и проследил за взглядом Мары. И тогда Мара процитировала строку из профессорской записки:
— «Смой мои грехи».
42
Осень 1498 года
Восточное побережье Африки
Антонио ведет потрепанный флот вдоль восточного побережья Африки, по пути нанося маршрут на карту. Приказ отчалить от Каликута да Гама отдал поспешно, не учитывая направления ветров, — в нем заговорила уязвленная гордость. По команде ударяет цинга, корабли попадают в штиль.
Десны моряков распухают так, что они не могут есть. Ноги их чернеют и раздуваются, так что они не могут ходить. На палубах «Сан-Габриэла», «Сан-Рафаэла» и «Берриу» высятся груды тел. Только семь-восемь человек на каждом судне способны нести службу.
В неподвижном воздухе разносится священное песнопение — проходят похоронные мессы. Монотонные мемориальные гимны прерываются лишь всплеском волн: тела сбрасывают в море. Корабли движутся так, словно разрезают не воду, а мед; матросов осталось очень мало, да и ветра нет. Приходит приказ. Кораблем «Сан-Рафаэл» больше некому управлять, его надлежит сжечь.
Антонио, которого цинга подкосила, но не выбила из строя, обходит штурманскую палубу и офицерский кубрик. Собирая свои нехитрые пожитки, среди которых карта да Гамы, он действует почти в гробовой тишине. Ему даже начинает не хватать обидных замечаний погибших сослуживцев.
«Сан-Рафаэл» поставлен на якорь и готов к сожжению. Антонио спускается в шлюпку с остатками команды — грязными, истощенными матросами, солдатами и священником. Капитан Паулу да Гама садится последним. В руках у него резная фигура с носа корабля — деревянный архангел Рафаэл.
Антонио рад, что на короткое путешествие до «Сан-Габриэла» у него есть тихая компания — отец Фигераду. Присутствие священника дарит ему покой, пока они приближаются к судну капитан-майора, где ему предстоит выдержать постоянное общение с разгневанным да Гамой. Тем более что цинга унесла жизнь штурмана «Сан-Габриэла».
Оставшиеся в живых моряки перебираются на борт «Сан-Габриэла». Обе команды выстраиваются на палубе, и капитан да Гама на торжественной церемонии передает своему брату деревянную скульптуру.
Капитан-майор подает сигнал храбрецу-матросу, которому поручено опасное дело. Изящное судно «Сан-Рафаэл» с квадратными парусами и блестящими деревянными бортами начинает гореть. Матрос быстро удаляется от корабля, а тем временем нижняя палуба загорается оранжевым светом. Пламя постепенно краснеет, разрастается, ползет вверх по мачтам.
К горлу Антонио подкатывает тошнота, пока он смотрит, как обугливается «Сан-Рафаэл». Он вспоминает о женщинах и детях на корабле, шедшем из Мекки. Он смотрит на отца Фигераду, и тот, понимающе кивнув, начинает беззвучно молиться.
Языки пламени перепрыгивают на оснастку. Затем огонь охватывает паруса. Загораются горделивые красно-белые кресты ордена Христа, украшавшие каждый парус. Антонио не хочет смотреть на да Гаму, но не может себя побороть. Капитан-майор, такой невозмутимый во время всех предыдущих кровопролитий, держит статую архангела Рафаэла, как младенца. Когда начинают дымиться кресты, Антонио готов поклясться, что на глазах командира выступают слезы.
Затем да Гама поворачивается к нему. Наверное, Антонио все-таки ошибся. В высокомерном взгляде да Гамы нет ни малейшего признака слабости. Капитан-майор отдает ему приказ:
— Веди нас домой, штурман Коэльо.
43
