Глаза Филиппа остановились на гобелене позади Ногаре с изображением Мадонны с Младенцем. Сидевший в нежных руках Марии Христос смотрел на него глазами, похожими на два черных омута.

— Да, — прошептал Филипп. — Хочу.

— Тогда стойте твердо, сир, а я, не жалея сил, буду помогать вам добиться желаемого.

Представители сословий совещались меньше часа. Знать и горожане объявили о своей полной поддержке короля и зачитали письма протеста, которые будут направлены в Рим. От имени духовенства поднялся епископ Парижа. Филипп напрягся. Епископ говорил сбивчиво, как будто подбирая слова, но из его речи ясно следовало — духовенство остается с королем, и Филипп расслабился на троне.

Он переводил взгляд с одного священника на другого, замечая в глазах многих гнев и недовольство, сдерживаемые покорностью. Привилегии они ценили выше принципов. Его взгляд упал на Бернара де Гота, стоявшего во втором ряду. Маленький человечек, казавшийся еще меньше в церковном одеянии, бледный и изнуренный на вид, признаков гнева все же не показывал. Это Филиппу понравилось. Два года назад де Гота избрали архиепископом Бордо, и теперь он властвовал в сердце Гиена, по-прежнему пребывающего в смуте, несмотря на перемирие с Эдуардом. Симпатий к архиепископу он не питал, но такого человека лучше было держать на своей стороне.

Епископ Парижа закончил речь. Затем Ногаре поблагодарил представителей народа Франции за поддержку. На этом первая ассамблея Генеральных Штатов завершилась.

— Вы славно сегодня выступили, первый министр, — пробормотал Ногаре, схватив руку Пьера Флоте на выходе из Нотр-Дама.

Флоте бросил на него свирепый взгляд и выдернул руку.

— Я выступал как считал нужным.

— Но вы на службе у короля и должны понимать важность его намерений. И прилагать все усилия для претворения их в жизнь. А ваша речь на ассамблее Генеральных Штатов звучала как первая молитва робкого мальчика-певчего.

— Как вы смеете…

— Однако вам не удалось помешать им вынести правильный вердикт — единственное, за что вас можно поблагодарить.

Флоте усмехнулся:

— Вердикт? А разве он не был известен еще до начала ассамблеи?

— Да, но церковники могли взбунтоваться. Своей жалкой речью вы поставили под угрозу все наши замыслы.

Глаза Флоте расширились.

— Сами губите Францию и рассуждаете о каких-то угрозах? — Он увлек Ногаре в боковой проход. — Зачем вы затеяли суд над Сассе, похожий на балаган? Зачем вы настаивали на продолжении войны в Гиени, когда я убеждал короля сконцентрироваться на Фландрии?

— Я по-прежнему считаю, что нам не следует уступать герцогство, но дело в другом…

— Не могу поверить, будто вы не понимаете моих доводов! Фландрия столь же богата, что и Гиень, но с ней легче сладить. Там правит не король иностранной державы, а французский вассал. И последнее: относительно Гасконии наш спор с Англией до сих пор не разрешен и неизвестно, когда разрешится, а во Фландрии мы уже одержали победу. Теперь, когда наше войско стоит в Брюгге и Генте, нам легко будет присоединить это графство к Франции. — Ногаре пытался прервать Флоте, но тот быстро продолжил: — Фландрия покупает у Англии в больших количествах шерсть, и, владея Фландрией, мы сможем влиять на короля Эдуарда. В том числе и по вопросу Гиени. Неужели это не кажется вам разумным, Гийом?

Выражение лица Ногаре не изменилось.

— Дело Сассе никак не связано ни с Фландрией, ни с Гасконией. Епископ пытался подорвать авторитет короля и должен быть за это наказан.

— Но своими действиями вы преступили законы Церкви. Судить епископов может только Римская курия. У папы Бонифация есть полное право требовать освобождения Сассе. — Флоте понизил голос до громкого шепота. — Это знают в том числе и те, кто сегодня старался ублаготворить короля. Мы усугубили раскол между королевским и папским дворами.

— Чем шире будет раскол, тем лучше. Вы слышали о церемонии празднования юбилейного года Бонифация? [18]К собору Святого Петра прибыли четверть миллиона паломников. Он обещал им отпущение грехов. То еще представление! Папа восседал на троне с мечом и скипетром подобно Цезарю. — Ногаре злобно усмехнулся. — И теперь, когда он бросил в тюрьму почти все семейство Колонна, ему никто не смеет перечить. Бонифаций уже объявил себя Цезарем; недалек тот час, когда он провозгласит себя Богом.

Флоте поморщился.

— Это все слова, Ногаре. А вот ваши действия серьезно угрожают Франции. Вы хотя бы читали его буллу? Если Сассе не освободят, папа угрожает отменить все привилегии, данные нашему королевству Святым престолом. — Он развернул пергамент и начал читать: — «Вернись на путь Божий, дорогой сын мой. Не уверуй, что сможешь жить без наставника Божьего и освободиться от власти моей, как Его наместника на земле. Не предавайся безумию, ибо тот, кто уверует в это, станет отщепенцем и будет изгнан из стада». — Флоте поднял глаза. — Изгнан из стада. Разве вы не видите? Он угрожает отлучением.

— Бонифаций на такое не осмелится. Ему нужно, чтобы церковные деньги текли из Франции в его сундуки. Помните, когда мы перекрыли поток, он тут же пошел на попятный и отменил свою буллу «Clerics laicos»? И теперь, если мы проявим настойчивость, все закончится точно так же. А посему идите своим путем, а я пойду своим. — Ногаре двинулся прочь.

Флоте охватила ярость, он даже забыл, где находится.

— Вы безбожная тварь, Ногаре. Сын еретиков! И я сделаю все, что в моей власти, лишь бы положить конец вашему пагубному влиянию на короля.

Ногаре обернулся. Его темные глаза вгляделись в побагровевшее лицо Флоте.

— Первый министр, на вашем месте я бы остерегся делать такие заявления. Вы уже не юнец.

Церковь Сен-Жерве-Сен-Протэ, Париж 25 мая 1302 года от Р.Х.

Уилл зажег свечу от другой и поставил рядом перед алтарем. Затем произнес молитву под печальными взглядами вырезанных из слоновой кости святых Жерве и Протэ, братьев-близнецов, преданных мученической смерти во времена Нерона. Рядом мелькнула белая мантия. Облаченный в нее человек зажег еще свечу.

— Сядем?

Уилл встретился взглядом с Робером и двинулся к скамьям.

Ризничий у алтаря вежливо улыбнулся тамплиеру и мирянину в простом шерстяном плаще и, опустившись на колени у свечей, начал соскабливать воск с пола. Наступил конец дня, между службой девятого часа и вечерней. В церкви никого не было, кроме этих двоих, сидевших со склоненными головами. Тишину нарушал лишь скрежет ножа ризничего по камню.

— Я не знал, что ты еще в городе, — тихо проговорил Робер. — Думал, ты вернулся в Шотландию.

— Разве Саймон не сказал тебе?

— Саймон только назвал место и время нашей встречи. Он вообще меня избегает. Наверное, боится, что кто-нибудь подслушает наши разговоры. — Робер провел рукой по своим седым поредевшим волосам. — Либо он мне не доверяет.

Уилл вздохнул.

— Я уверен, он тебе доверяет. Просто осторожничает.

— А чего беспокоиться? Гуго о тебе уже давно забыл, а большинство знакомых рыцарей сейчас на Кипре с великим магистром. Так что держись подальше от прицептория, и тебя никто не заметит.

— И все же рисковать опасно.

— Боишься сорвать свои важные дела? — пробормотал Робер.

Уилл тихо заметил.

— Я полагал, ты понимаешь.

— Нет! — резко ответил Робер. — Ты надеялся, я стану смягчать твою вину? — Ризничий посмотрел на них, но, встретив взгляд Робера, вернулся к своему занятию.

— О чем ты, Робер? Я думал, мы…

— Что «мы»? Друзья?

— А разве нет?

— Теперь уже не знаю. Ты объявился три года назад, ничего не объяснив, и ожидаешь, что все будет как прежде? Но это невозможно. Ты, преемник Эврара, покинул Темпл, нарушил клятву служения братству. — Робер посмотрел на Уилла. — Зачем я тебе нужен, скажи? Ты посылаешь за мной каждые шесть месяцев как за слугой, чтобы я отвечал на твои вопросы. И ни разу даже не спросил об «Анима Темпли». Честно говоря, сегодня мне приходить сюда не хотелось. Кому ты сейчас служишь, Уилл? Уильяму Уоллесу? Королю Филиппу? Или кому-то еще? Ты что… стал наемником?