— Нет, не скажу, если только не буду уверен, что мои подозрения оправданы. Я не хочу никому навредить лишь какими-то подозрениями.

Аддай пристально посмотрел на него. Завидуя доброте Гунера, его сдержанности, он иногда думал, что в действительности Гунер был бы лучшим пастырем, чем он сам. Те, кто избрал его, совершили ошибку, придавая слишком много значения его происхождению в силу нелепой старинной традиции преклоняться потомкам великих людей, оказывая им почести и предоставляя им привилегии, зачастую абсолютно незаслуженные.

Семья Гунера была обычной крестьянской семьей, и предки Гунера, так же как и предки Аддая, хранили тайну их веры.

А что, если отказаться от своего поста? Если созвать совет и предложить, чтобы духовным пастырем избрали Гунера? Но Аддай знал, что с ним не согласятся, даже могут подумать, что он сошел с ума. Ему иногда казалось, что он и в самом деле потихонечку сходит с ума, играя роль пастыря, подавляя свою человеческую суть, пытаясь сдерживать свою — греховную — вспыльчивость, борясь за укрепление веры в своей пастве, когда это требовалось, и, храня тайны Общины.

Он с болью вспомнил тот день, когда его отец, очень взволнованный, привел его в этот дом, где до этого жил прежний пастырь — прежний Аддай.

Его отец, уважаемый в Урфе человек, тайный борец за истинную веру, еще с детства говорил ему, что если он будет хорошо себя вести, то когда-нибудь сможет стать преемником тогдашнего Аддая. Он отвечал отцу, что ему этого не хочется, что ему больше нравится бегать по зеленым садам, плавать в речке и общаться со сверстниками — такими же юными, как и он.

Ему тогда очень нравилась дочка их соседей, хорошенькая Рания — девочка с миндалевидными глазами и темными волосами. Он часто думал о ней, лежа ночью в своей комнате.

Однако у отца были совсем другие планы, а потому, едва он повзрослел, отец привел его жить в дом тогдашнего Аддая, заставив дать соответствующие обеты, чтобы подготовить сына к миссии, которую, как считалось, на него возлагает сам Бог. Его решили сделать Аддаем, не спрашивая его согласия.

Его единственным другом все эти мучительные годы был Гунер, который никогда не выдавал его — даже тогда, когда он, тайно выскользнув из своего жилища, шел к дому Рании в надежде увидеть ее хотя бы издалека.

Гунер, так же как и он сам, был заложником воли своих родителей, подчиняться которым было для него делом чести. Эти бедные крестьяне желали для своего сына — да и для всей их семьи — лучшей доли, чем тяжкий труд от зари до зари. Родители же Аддая избрали для него такой жизненный путь, который, по их мнению, соответствовал социальному положению их семьи.

Они оба — и Аддай, и Гунер — подчинились воле своих родителей, оставшись при этом в душе совсем другими — самими собой.

Иоанн, войдя в сад, увидел Ободаса, копающего землю, о чем-то глубоко задумавшегося.

— А где Тимей?

— Разговаривает с Изазом. Ты же знаешь, что он обучает Изаза, готовя его к тому, чтобы он когда-нибудь стал хорошим пастырем Общины.

Ободас вытер тыльной стороной руки пот со лба и пошел вслед за Иоанном в дом.

— У меня есть новости.

Тимей и Изаз выжидающе посмотрели на Иоанна.

— Прибыл караван. А вместе с ним — Харран.

— Харран! Вот радость! Пойдем повидаемся с ним, — сказал Изаз и вскочил на ноги.

— Подожди, Изаз. Караван принадлежит не Сенину, хотя Харран и приехал с этим караваном.

— Ну и что? Бога ради, Иоанн, рассказывай же!

— Да, будет лучше, если ты узнаешь об этом от меня. Харран теперь слепой. Когда он вернулся в Эдессу, Маану приказал выколоть ему глаза. Его друга Сенина убили, а тело отнесли в пустыню и бросили там, на съедение диким зверям. Харран клялся, что точно не знает, где ты находишься, что он оставил тебя у ворот Тира и что теперь ты, наверное, в Греции. Это вызвало еще больший гнев Маану.

Изаз начал плакать: он чувствовал себя виновным в том, что случилось с Харраном. Тимей ласково сжал его руку.

— Пойдемте, найдем его в караван-сарае, приведем его сюда, и пусть он, если захочет, останется с нами.

— Я настаивал, чтобы он пошел со мной, но он не согласился. Он хотел, чтобы ты узнал о его состоянии еще до того, как он появится здесь. Ему не хочется, чтобы ты чувствовал себя обязанным облегчить его участь.

Изаз в сопровождении Ободаса и Иоанна направился в караван-сарай. Один из начальников каравана показал им, где найти Харрана.

— Во главе этого каравана — родственник Харрана, он согласился привезти Харрана сюда. У Харрана не осталось в Эдессе никого: его жена и дети убиты, а его друга Сенина пытали и убили на глазах тех, кто захотел посмотреть на его страдания. Маану подверг жестоким преследованиям всех друзей Абгара.

— Но Харран не был другом Абгара…

— Но им был друг Харрана Сенин, и тот не захотел рассказать царю, где спрятан погребальный саван Иисуса, исцеливший Абгара. Маану приказал разрушить дом Сенина и сжечь все его имущество. Он даже велел развести огромный костер и уничтожить животных Сенина. А еще подверг бичеванию слуг Сенина, причем некоторым из них отрубили руки, а другим — ноги. Харрану же выкололи глаза, потому что он водил караваны Сенина через пустыню. Харран должен радоваться уже тому, что остался жив.

Они увидели Харрана, сидевшего на полу. Изаз помог Харрану встать и обнял его.

— Харран, мой добрый друг!

— Изаз? Это ты?

— Да, Харран, это я. Я пришел за тобой. Пойдем со мной. Мы будем заботиться о тебе, и ни в чем тебе не будет недостатка.

Тимей принял Харрана весьма любезно. Было решено, что Харран временно поживет в доме Иоанна — до тех пор пока не пристроят еще одно помещение к маленькому дому Тимея, в котором уже жили Изаз и Ободас.

Харран успокоился, узнав, что он обретет здесь приют и ему не придется просить милостыню. Дрожащим голосом он рассказал о том, что Маану приказал сжечь дома христиан за их веру в Иисуса. Царь не пощадил даже знатные семьи Эдессы. Он не испытывал жалости ни к старикам, ни к женщинам, ни к детям. Кровь невинных залила белый мрамор зданий города, а воздух пропитался запахом смерти.

Ободас дрожащим голосом спросил, что же стало с его семьей, с отцом и матерью, которые служили Сенину и были такими же христианами, как и он.

— Они мертвы. Мне очень жаль, Ободас.

По лицу великана потекли слезы, и все попытки Тимея и Изаза его утешить были тщетными.

Затем Изаз спросил о том, о чем все никак не решался спросить: что сталось с его дядей Хосаром и с Фаддеем.

— Хосара убили на городской площади, так же как и Сенина. Маану хотел, чтобы смерть знатных людей послужила предупреждением простолюдинам и чтобы все осознали, что он не будет милосердным к христианам, кем бы они ни были… Хосар не издал ни стона. Маану пришел посмотреть на его мучения, а еще заставил прийти и царицу. Все мольбы его матери ни к чему не привели. Царица опустилась на колени и просила сохранить жизнь твоему дяде, а царь, ее сын, радостно смеялся, видя, как страдает Хосар. Мне очень жаль, Изаз… Тяжела ноша того, кто несет известие о смерти.

Изаз с трудом сдерживал слезы. Да и всем присутствующим было отчего горевать: каждый из них либо пострадал сам, либо потерял кого-нибудь из близких. Изаз почувствовал, что его все больше и больше охватывает жажда мести.

Мудрый Тимей наблюдал за ним, зная, какая напряженная борьба сейчас происходит в сердце Изаза, да и в сердце Ободаса.

— Месть — не решение проблемы, — сказал Тимей. — Я знаю, вы оба утешились бы, если бы увидели, что Маану умирает в муках. Но я вас уверяю: он будет покаран, ибо ему придется отвечать за содеянное перед самим Богом.

— Однако разве ты не говорил, Тимей, что Богу присуще безмерное милосердие? — спросил Ободас сквозь слезы.

— Да, но ему присуща еще и безмерная справедливость.

— А царица? Она еще жива? — спросил Изаз, боясь услышать ответ.

— После смерти твоего дяди никто ее больше не видел. Некоторые из дворцовых слуг утверждают, что она умерла от горя и что Маану приказал отнести ее тело в пустыню на съедение диким зверям. Другие же говорят, что царь приказал ее убить. Так или иначе, никто ее больше не видел. Мне очень жаль, Изаз, что приходится сообщать такие печальные новости.