А еще он думал о страданиях Иисуса на кресте, о мучениях, которым его подвергли римляне, и о том, что он их простил. И теперь он, Марций, искал в своем сердце прощение Маану, но чувствовал лишь ненависть к новоявленному царю.

Начальник царской стражи решил взять ситуацию в свои руки и приказал отвести царицу в ее покои.

Затем Марвуз усадил царя и дал ему бокал с вином, которое тот с жадностью выпил.

— Они должны умереть, — сказал Маану почти шепотом.

— Да, — ответил Марвуз. — Они умрут.

Он подал знак солдатам, и те поволокли прочь Фаддея и Хосара, которые уже были без сознания от перенесенных мук. Марций молча плакал: теперь очередь была за ним.

Царь поднял взгляд и пристально посмотрел Марцию прямо в глаза.

— Все вы, христиане, умрете. Ваши дома, ваше имущество — все, что у вас есть, я распределю между теми, кто верен мне. Ты, Марций, предал меня вдвойне. Ты — один из самых знатных людей Эдессы, и ты продал свое сердце этим христианам, которые довели тебя до того, что тебе пришлось вырвать свой язык. Я найду это полотно и уничтожу его. Клянусь тебе в этом.

По знаку Марвуза один из солдат увел Марция.

— Царь желает отдохнуть. Этот день был слишком долгим, — сказал Марвуз придворным.

Когда они остались одни, Маану обнял своего соратника и расплакался. Его мать отняла у него радость мести.

— Хочу, чтобы царица умерла.

— Она умрет, господин, однако нужно подождать. Сначала мы найдем это полотно, расправимся со всеми христианами, а затем настанет очередь царицы.

В ту ночь крики ужаса и треск пожара доносились до самых отдаленных уголков дворца. Маану пренебрег последней волей своего отца.

София позвонила отцу Иву. Этот священник очень заинтересовал ее. Она не могла объяснить почему, но ей казалось, что его любезность и добродушие скрывают какие-то мало понятные ей ухищрения.

Она думала, что вызовет удивление у отца Ива, пригласив его пообедать, однако тот, похоже, совсем не удивился и лишь сказал, что, если кардинал не будет против, он пообедает с ней.

И вот они оказались вдвоем в маленьком кафе — траттории, — расположенном возле собора.

— Я рада, что кардинал разрешил вам принять мое приглашение. Видите ли, мне очень хотелось поговорить с вами о соборе, о том, что в нем произошло.

Священник слушал ее внимательно, но без особого интереса.

— Отец Ив, я хотела бы, чтобы вы сказали мне правду. Вы считаете, что пожар возник случайно?

— Было бы нехорошо, если бы я не говорил правду… — сказал священник, улыбаясь. — Конечно же, я считаю, что пожар произошел случайно. Впрочем, возможно, вы знаете то, чего не знаю я.

Отец Ив пристально посмотрел на нее. У него был честный и приветливый взгляд, однако Софию не покидала мысль о том, что этот священник — не совсем тот человек, каким хочет казаться, волей своего отца.

— Наверное, это профессиональное, но я все же не верю в случайности, а в Туринском соборе было слишком уж много «случайных инцидентов».

— Вы подозреваете, что этот инцидент был спровоцирован? Тогда кем? И с какой целью?

— С какой целью и кем — это то, что мы как раз и пытаемся выяснить. Не забывайте, что был обнаружен труп, труп молодого человека. Кем он был? Что он там делал? Как известно, вскрытие показало, что у этого обгоревшего человека не было языка. Еще один безъязыкий сидит в тюрьме. Вы помните о попытке совершения кражи несколько лет тому назад? Не нужно быть гением, чтобы заподозрить, что здесь что-то не так.

— Вы меня привели в замешательство… Я даже и не думал, что… В конце концов, мне кажется, что подобное вполне возможно, особенно в таких старинных зданиях, как Туринский собор. Что касается безъязыкого трупа и такого же безъязыкого узника, я просто не знаю, что и сказать, не понимаю, какая между ними может быть связь.

— Отец Ив, мне кажется, что вы — незаурядный священник.

— То есть?

— Да-да, вы — необычный священник. Судя по вашим успехам в изучении наук, вы — человек умный и образованный. Именно поэтому я хотела встретиться и поговорить с вами. Мне очень хочется, чтобы вы были со мной откровенны.

София даже не скрывала раздражения, которое вызвала в ней попытка отца Ива поиграть с ней в кошки-мышки.

— Сожалею, что приходится возражать вам, но я — священник, и мой мир — это не ваш мир. Действительно, мне повезло в плане образования, однако мои познания совершено другого рода, поскольку я не являюсь полицейским, и в круг моих занятий и моих обязанностей не входит подозревать кого-либо в чем-либо.

Голос отца Ива стал звучать суровее. Священник тоже не хотел скрывать своего раздражения.

— Извините. Наверное, я была слишком прямолинейной и не сумела правильно попросить вас о помощи.

— Попросить меня о помощи? В чем?

— В разгадке тайны этих происшествий, в поиске какой-нибудь ниточки, за которую можно было бы ухватиться. Я буду с вами откровенна: мы не верим, что пожар был случайным. Он был устроен с определенной целью, хотя мы и не знаем, с какой.

— И чем, по вашему мнению, я могу быть вам полезен? Можно конкретнее?

Священник был явно раздражен. София поняла, что она, пожалуй, дала маху, так открыто рассказав ему о своих подозрениях.

— Я хотела бы знать ваше мнение о рабочих, занятых в соборе. Вы общались с ними в течение длительного времени. Среди них не было никого, кто показался бы вам подозрительным, кто говорил или делал что-нибудь такое, что привлекло бы ваше внимание? Мне также хотелось бы, чтобы вы высказали свое мнение о персонале епископской резиденции — о секретарях, привратнике, да и о самом кардинале…

— Доктор, и я, и другие люди из епископата оказывали содействие карабинерам и вашему Департаменту произведений искусства. С моей стороны было бы двурушничеством, если бы я стал высказывать какие-либо подозрения относительно рабочих и относительно людей, работающих в епископате. Мне нечего сказать сверх того, что я уже сообщил, и если вы полагаете, что этот пожар не был случайным, то вам надлежит провести соответствующее расследование. Вы знаете, конечно же, что можете рассчитывать на содействие со стороны епископата. По правде говоря, я не понимаю, в какую игру вы играете. Кроме того, вам и самой понятно, что я непременно расскажу кардиналу о нашем разговоре.

Напряженность между ними становилась очевидной. София подумала, что раздражение отца Ива, видимо, искреннее. Она чувствовала себя неловко: ей казалось, что она как-то бестолково построила беседу.

— Я вовсе не прошу вас о том, чтобы вы говорили мне что-то плохое о рабочих или о своих товарищах…

— Неужели? Тогда одно из двух: либо вы считаете, что я что-то знаю и скрыл это от вас, и в этом случае вы, безусловно, меня в чем-то подозреваете, потому как если я от вас что-то утаил, значит, мне есть что скрывать; либо вы как раз просите меня сообщить вам что-то о рабочих и моих товарищах из епископата, причем неофициальную информацию, которая нужна вам с какой-то непонятной для меня целью.

— Мне вовсе не нужны никакие сплетни! Скажите, зачем же тогда вы согласились пообедать со мной?

— Хорошенький вопрос!

— Ну так ответьте на него!

Священник впился глазами в Софию. Его пристальный взгляд так подействовал на нее, что она почувствовала, что краснеет.

— Мне показалось, что вы серьезный и компетентный человек, — сказал отец Ив.

— Это не ответ.

— Нет, это ответ.

Никто из них даже не притронулся к еде. Отец Ив попросил принести счет.

— Подождите, это же я вас пригласила.

— Если не возражаете, будем считать, что вас пригласил епископат.

— Похоже, произошло недоразумение. Если это случилось по моей вине, простите меня.

Отец Ив снова посмотрел на нее. На этот раз его взгляд был спокойным и, как и раньше, невозмутимым.

— Оставим это.

— Мне не нравится, когда возникают недоразумения, и я хотела бы…

Он оборвал ее жестом.