Натана Ли поражала глубина чувства собственного достоинства у этих людей. Как их писец, он выслушивал диктуемые домой послания о нынешней жизни, и, как правило, они трактовали свое возрождение как величайшее благо или как шанс начать с нуля: новая земля, новые возможности. Они видели в себе пионеров или, как минимум, попутчиков. Пленение странными демонами было всего лишь этапом путешествия, который не будет длиться вечно. Они вели себя так, словно их скот, и фруктовые сады, и ремесло не пострадали в той, прошлой жизни. Некоторые подробно расписывали, как бы им хотелось, чтобы жены, или братья, или сыновья заботились о повседневных делах во время их отсутствия. «Больше трех шекелей не давай, — наставлял один свою жену. — И прошу, даже не заговаривай с Илией. Я никогда не доверял его бесстыжим глазам. И что бы ни стряслось, не зови его».
Дни напролет Натан Ли сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, выслушивая и записывая их откровения. К пятой неделе он уже понимал так много в их речи, что Иззи мог быть свободен по нескольку часов без перерыва. Иззи это было на руку: он постоянно крутился среди клонов. Когда во дворе неожиданно звенел смех, Иззи оказывался в центре веселья. Потом он всегда пытался объяснить шутки Натану Ли. Часто они были связаны с говорящей рыбой, или странствующими торговцами, или дочерьми скотовода — коротенькие зарисовки из жизни два тысячелетия назад.
Время от времени Натан Ли вставал походить, размять затекшие мышцы. В это утро Джошуа, худощавый человек с длинными пальцами рук и ног, описывал свою роль в великой битве. Мордехай, уродливый мужчина с большими ушами, каждый день похвалялся, как соблазнил жену римского центуриона. Он в деталях расписывал слушателям ее круглые бедра и стоны экстаза. Михей заявлял о своем достатке: мол, его гурт овец в пятьдесят голов к этому времени уже наверняка вырос до пяти сотен.
— Выходит, нет среди них убийц или воров? — спросил как-то Натан Ли Иззи.
— А вы тоже заметили? — откликнулся Иззи. — Никогда не встречал в одном месте столько патриотов, благородных вельмож, политических узников и мучеников веры.
Натан Ли словно вновь перенесся в Катманду — бурлящий котел фантазий и реальности, бесчестья и славы.
Но больше всего его по-прежнему занимали одиночки-нелюдимы, державшиеся в стороне от всех. Они вели себя так, словно не испытывали нужды ни похваляться, ни отправлять письма. Они стояли у огня, ели, нарезали по двору круги, но говорили редко. Среди них был и беглец. Натан Ли считал, что именно ему есть что рассказать, больше чем остальным: ведь этот человек успел мельком взглянуть на мир за пределами неволи. Но до сих пор он добровольно выдал лишь свое имя — Бен. Хотя он никогда и никому не говорил о своем побеге, остальные узники догадались об этом эпизоде. По шрамам на лице и теле.
Тема побега становилась все популярнее. Взгляды узников постоянно стреляли вдоль верхушек стен. Не ведая, что Натан Ли с Иззи по сути были их тюремщиками и что двор буквально утыкан микрофонами, клоны не таясь обсуждали способы выбраться на волю. Натан Ли обнаружил, что картина Иоанна с кораблем маскирует глубокие пазы, которые могут быть использованы как точки опоры для ног.
Как-то днем небольшая делегация подошла к Бену, прикидываясь, что молятся, и Натан Ли, заинтересовавшись, навострил уши. Они обратились к беглецу с почтением, как к маал-паа-наа, то есть к учителю.
— Каково оно там, за стенами? — спросили они.
— Там железный город. За ним — пустыня, — неприветливо и мрачно ответил Бен.
— Есть ли там вода? Волки?
— Погибшая земля, — сказал он. — Даже деревья мертвые.
— А деревни?
— Все опустели.
— Мы готовимся. — Они приглашали его участвовать.
— А что вы будете делать там?
— Искать наши дома, что же еще?
Он презрительно фыркнул.
— Помоги нам, маал-паа-наа.
На всякий случай Натан Ли предупредил об этом разговоре капитана. Он не хотел, чтобы охранники переусердствовали.
— Все пока только на словах, — сказал он. — И потом, они доверяют мне. Если что-то начнется, я сразу узнаю, и побег удастся предотвратить.
Капитан не выглядел встревоженным.
— Приятно видеть в них крупицы энергии.
Миранда слышала о готовящемся побеге. Она заговорила об этом как-то вечером у кромки крыши здания «Альфы». Они с Натаном Ли частенько удирали сюда ненадолго — перекусить на свежем воздухе, чтобы затем вернуться к работе. Там, наверху, постелив старенькое дешевое индейское одеяло на гравий, они любовались видом на западную оконечность долины, огнями Лос-Аламоса за мостом на севере. Обычно они хватали что было под рукой и бежали по лестнице наверх. Сегодня угощались яблоками и ореховым маслом.
— А что, если и вправду рискнут? — спросила Миранда. — Тебя не было, когда удрал Бен. В городе поднялась настоящая паника. А сам он едва не погиб.
— Не волнуйся. Побег одиночки — это взрыв отчаяния либо внезапно подвернувшийся шанс. Массовое бегство — совсем иное. Много времени требуется на то, чтобы прийти к согласию. Такое случается редко.
Натан Ли рассказал ей о группе маоистов, сговорившихся бежать из Бадригхота, его тюрьмы в Катманду.
— Они без конца совещались, — рассказывал он. — Это длилось месяцами. И вот конспираторы подготовили до мелочей продуманный план. Но без веры он бесполезен. Прежде всего необходима внутренняя убежденность, что свобода возможна. Маоистам не удалось перепилить железные цепи. Они даже не добрались до стены. С клонами будет то же самое.
— Но они могли бы. И ты хочешь этого.
— Не будет ничего.
— А чему ты так радуешься? — спросила Миранда. — Даже если им удастся бежать, их прикончит вирус.
— Ты говорила, их иммунная система имеет перед нашей преимущество, — напомнил Натан Ли. — У них останется три года.
— Все равно они обречены. Три года, а потом все. — Она махнула рукой.
— Три года, — повторил Натан Ли. — Это же немалый срок!
Она нахмурилась:
— Освободить их и тем самым обречь на гибель от чумы? Да это же все равно что сделать им инъекцию вируса.
— Я не призываю выпустить их на волю.
— Но думаешь. Что я, не вижу? Только это станет для них смертным приговором.
— Для них, — возразил он, — это будет целая жизнь.
Она страдальчески прикрыла глаза, будто он метался по комнате, распахивая ставни и впуская не нужный сейчас яркий свет.
— Три года, — сказала Миранда. — Потом они умрут. Не выживет ни один. Мы это знаем наверняка. Их двойники-клоны были подвергнуты воздействию вируса в лабораториях Южного сектора два и три года назад. Поначалу нас грели высокие надежды, потому что мы решили, будто у них иммунитет. Но потом выяснилось, что они защищены лишь от некоего слабого штамма, распространенного в начале эры. А тот, что гуляет нынче по миру, совсем не слабый. Здесь они в безопасности.
— До поры до времени, — сказал он.
— Когда найдем вакцину, у них будет вся жизнь впереди. Тридцать лет, сорок…
Натан Ли намазал ореховым маслом дольку яблока. Откусил. Миранда безоговорочно верит в излечение. «Когда», а не «если».
— Ты поставь себя на их место, — сказал он. — Встретившись с тем, с чем столкнулись они сейчас, ты бы приняла эти три года, ни минуты не колеблясь. Как и я.
Она странно посмотрела на него:
— Предложи я тебе гарантированные три года против возможных тридцати, ты взял бы три?
— Гипотетически?
— Да как угодно.
Он вдруг почувствовал необычайную легкость и отвагу, будто не осталось никаких сомнений.
— Только представь, что мы можем увидеть там, на воле, Миранда.
— Мы? — переспросила она.
Миранда наконец услышала. Она молчала, как будто давая слову повисеть в воздухе. Она могла истолковать его речи так, как хотела. Было ли это приглашение или единственное откровение, на которое он решился, беседуя с ней… или с собой?
Натан Ли всегда помнил о Грейс, каждую минуту. Это вконец лишило его сил, и свою немощь он ощущал как худшее из предательств. Его поиск обратился в муку, любовь — в болезнь, а то и хуже — в абстракцию. Он обожал свою дочь, а кого еще было любить? Теперь Натан Ли был не способен идти дальше — с Грейс либо без нее. Порой он ощущал, что задыхается, сознавая при этом: говорить вот так о свободе очень рискованно. Он страшился, что его чувства изменятся, кем же тогда он будет? Но разве мог он не мечтать?
