Многомиллиардная «покупательская корзина» включала в себя полный набор: от чашек Петри и компьютеров «Крэй» до строительства современного комплекса лабораторий биологической защиты четвертого уровня — ЛБЗ-4. Со стенами в два фута толщиной ЛБЗ-4 была единственным в своем роде зоопарком, предназначенным для самых смертельных микробов: от Эбола, Мачупо, хантавирусов до нынешней вспышки Корфу. Еще восемь месяцев назад на планете существовало лишь полдюжины ЛБЗ-4: две — в России, одна — в Канаде, три — в Штатах и ни одной — в Европе, Африке и Азии. Теперь же на южном пальце столовой горы в миле одна от другой стояли пять ЛБЗ-4. Лос-Аламос внезапно объявил себя штабом войны с вирусом Корфу, подобно Кавендишу, сделавшись выскочкой, игнорировать которого научный мир уже не мог.

Разросшаяся инфраструктура, несомненно, нуждалась в людских ресурсах. Кавендиш и на это потратился от души. Новые назначения не всегда были делом его рук, но тон задавал именно он. Кавендиш питал слабость к еретикам, бунтарям, сорвиголовам и изгоям. Когда поезд уже ушел — впрочем, так случалось всегда, — Голдинг разглядела «приложенные файлы». Так или иначе, справедливо или нет, большинство этих новых «эмигрантов», прибывших в Месу, чувствовали себя потерпевшими. Либо их придерживали в карьерном рвении, либо обошли назначением на постоянную должность, либо несправедливо отвергли их заявки на получение гранта, либо пренебрегли их исследованиями. Один из них занимался репродуктивной эндокринологией, пока его клинику во Флориде не забросали зажигательными бомбами евангелисты. Онколог-исследователь потерял лицензию после смерти неизлечимо больного ребенка, которого он пользовал непроверенным моноклональным препаратом. Многие были «побочными явлениями» биомании, этого колоссального всплеска, охватившего Уолл-стрит в 80-х и 90-х. Когда мыльный пузырь лопнул, многие высококвалифицированные ученые разорились или влачили жалкое существование лаборантов или учителей биологии средних школ.

Вот что это были за люди, которых Кавендиш пригрел в недрах Лос-Аламоса, — обманутые, лишенные привилегий, ронины от биотехнологии. Голдинг очень хорошо знала людей такого типа. Огромный Калифорнийский университет чуть ли не ежедневно давал от ворот поворот таким вот дискредитировавшим себя ученым. И не было ничего удивительного в том, что они с радостью приехали в пустыню Нью-Мексико и платили Кавендишу такой преданностью.

Нельзя сказать, что Кавендиш осыпал их мирскими благами. Здесь не было добрососедских отношений, как в Силиконовой долине. Лаборатории, растущие как грибы после дождя, размещались в поставленных на консервацию зданиях, куонсетских ангарах [36]и даже в армейских палатках. В кабинетах — железная казенная мебель. Время показывали старомодные, забранные металлической сеткой настенные часы. Некоторые классные доски так и остались исчирканными физическими формулами еще со времен Второй мировой войны. Зато Кавендиш предоставил им новый шанс. Жизнь после смерти.

А еще он дал им тайну. И в этом крылась самая большая опасность. Здесь снова был Дикий Запад, фронтир на пороге каждой лаборатории, только Уайатта Эрпа [37]не докричишься.

Неслышно открылась дверь лифта. Голдинг вышла на подуровне «С» — этаже с кабинетами, выходящими на отсек клонирования. Она немного постояла у окна. Аквалангисты помогали явиться на свет очередному клону, плескаясь в голубой воде родильного резервуара. Процедура заметно упростилась. Не было зрителей из сотрудников лаборатории — только бригада медиков дожидалась на помосте. Среди пловцов Элис не увидела Миранды. Они буднично делали свою работу: вспарывали зародышевый мешок, препровождая клона из одной жизни в другую. Облако волос окутало тело новорожденного. Голдинг двинулась дальше.

Из-под двери Кавендиша сочился свет. Голдинг одернула жакет. Немного подумав, отсоединила пластиковые трубочки и поставила тележку с кислородом сбоку у двери. Элис могла обойтись без баллона со сжатым воздухом несколько минут, а больше это не займет. Она резко постучала.

— Войдите, — откликнулся Кавендиш.

Элис вошла. И замерла.

— Пол? — прошептала она.

Рядом с Кавендишем сидел, глядя на нее, Эббот. Он поднялся — джентльмен, как всегда. Эббот не обидел ее фамильярным обращением: не стал целовать в щеку. И до неловких отговорок не опустился.

— Я посчитал, что должен находиться здесь ради такого случая, — сказал он.

Лицо его говорило совсем о другом. Это была не его идея.

— Присядьте, пожалуйста, — предложил Кавендиш.

Голдинг осталась на ногах. Эббот сел. Она взглянула на старого друга и внезапно осознала его соучастие во всем. Только сейчас она поняла, какая сила стояла за спиной Кавендиша. Кто, кроме Пола Эббота, имел доступ к неподконтрольным налоговой службе деньгам? Кто, кроме него, мог в критический момент с ней договориться? Она была потрясена. Получается, в то время как она холила его дочь, готовя к карьере и взрослой жизни, Эббот обхаживал Кавендиша.

— Как ты мог? — проговорила она.

Эббот был закаленным политическим бойцом. Маски — главное оружие защиты и нападения. Даже если он был смущен или о чем-то сожалел — по лицу не прочесть. И Элис поняла, что он прилетел бог знает откуда только лишь из-за этой конфронтации. Ради Кавендиша он пересек экватор. Атаковав из засады, она сама попала в ловушку. «Они знали, что я приду».

— Наша первостепенная задача — остановить чуму, — начал Эббот. — Цивилизация на краю гибели.

Она с трудом собралась с силами для новой атаки.

— Да, в этом ты прав. Цивилизация умирает. Прямо здесь, в этих лабораториях. Сначала ты санкционировал создание клонов человека. Теперь, как я поняла, на них испытывают новый вирус.

— Необходимый этап, — сказал Кавендиш. — Эпидемиологи начали эти исследования уже несколько месяцев назад.

Месяцев? Голдинг потеряла дар речи. Она впервые заподозрила, что над людьми проводятся опыты, еще в ноябре, когда Миранда упомянула о костях «Года зеро». До сегодняшнего утра, когда она позвонила ни свет ни заря, Голдинг считала, что от этой идеи отказались. Миранда была вне себя от горя. Один из ее клонов умер. Она сама узнала об этом только вчера.

— Технология проверенная, — сказал Кавендиш. — Клонов выводить дешево. Несколько сотен долларов на химические препараты и ферменты. Пара сотен человеко-часов плюс жилье и питание. К тому же их можно делать на заказ для различных иммунологических реакций. В некоторых случаях требуется подавление иммунитета. Лаборатории заказывают, что им нужно. Мы их обеспечиваем.

— Люд и в рол и подопытных кроликов, — сказала Голдинг.

Она была ветераном войн с раком и СПИДом. Ей было хорошо известно, как сильно искушение проводить опыты на живых людях. Но никто прежде не осмеливался переступить эту черту с реальными клонами.

— Элис, — сказал Эббот. — Эта дрянь распространяется быстрее, чем нам удается понять ее. Дальнейшее существование человечества зависит от того, что мы делаем здесь, даже если в процесс вовлечены человеческие суррогаты.

— Люди, — подчеркнула Голдинг.

— Во всяком случае, — заметил Кавендиш, — мы используем только мертвых. Это облегчает нашим сотрудникам проведение экспериментов. Вы, знаете ли, не единственная здесь такая совестливая. Мы обсуждали вопрос об использовании реальных людей. Заключенных, ожидающих казни, или платных волонтеров. Однако очень немногие из наших сотрудников готовы к этому. И помимо этического аспекта будет нарушен режим секретности. Кто-то вне стен лаборатории что-то услышит, начнется паника… А мертвые забыты. Похоронены. Никому до них дела нет. И наконец, каждый из клонов прожил свою жизнь от и до. Можно сказать, что они завершили свой природный цикл.

— Почему нельзя было взять клетки кожи у работников лабораторий? — спросила она. — Почему, наконец, не использовать собственный клон?

Это не меняло сути спора ни на йоту, но ей необходимо было выиграть время, найти брешь.