Родной брат отца маленькой Маргариты Мольднер, владелец гостиницы, — славный парень. Однажды он оказался рядом со мной в то время, как я лупил одного мальчишку, очень дерзкого, хотя он и на два года моложе меня. Этот разбойник оскорбил Маргариту: он утверждал, что она обмочила ему штаны. Это была, конечно, клевета, в чем мы тут же, на месте, убедились. Во всяком случае, я его отлупил, а владелец отеля изрек: «Ты хороший парень». Я ответил: «Маргариту в обиду я не дам, оскорблять ее не позволю». И он мне опять говорит: «Это достойно с твоей стороны, ты настоящий рыцарь. А кроме того, ты ведь еще сын бакалейщика Фрея, не так ли?» Я подтвердил, что купец Фрей мой отец, и услышал: «Наверное, с твоим отцом можно иметь коммерческие дела — спроси-ка его, сколько стоит мешок сахару». И хотя мне было известно от отца, что мешок стоит тридцать четыре марки, я сказал: «Тридцать шесть марок». «Отлично! — выкрикнул владелец гостиницы. — Тогда мне три мешка».

Ну а Маргарита все-таки каналья. Она пронюхала, что я добыл таким образом шесть марок, потом еще шесть и, наконец, еще восемь. Теперь она собирается донести на меня и только не знает кому — своему дяде или моему отцу. И в это время один мой приятель, Альфонс, подбросил мне хороший совет: я должен сделать с Маргаритой то, что он сделал с невестой своего брата. И это, в общем-то, неплохо. «Слушай, — сказал я Маргарите, — не выдавай меня: я же добыл эти деньги, чтобы сделать тебе подарок». «Правда?» — спрашивает она. «Честное слово», — отвечаю я и трижды сплевываю. «И что же ты собираешься мне подарить?» — интересуется Маргарита. «Ну, что-нибудь особенно красивое, — говорю я. — То, что есть только у очень изящных женщин. Но для этого ты мне должна кое-что показать…» Мы отправляемся в лес, за кирпичный заводик, — и там она показывает мне многое. Ей это даже самой интересно. Вот она, оказывается, какая! Меня все это тоже ужасно интересует — только я не показываю вида. Ведь, в конце концов, она все же каналья, она же хотела посадить меня в лужу, продать. И поэтому я говорю ей: «Если ты еще когда-либо захочешь мне навредить, я расскажу всем, что ты вытворяешь в лесу с парнями. И тогда увидишь, что тебе будет».

«Олух царя небесного, — обратился ко мне отец, узнав обо всем этом, — горе души моей! Ну как ты мог сотворить такое?! Или ты полный идиот? Или ты забыл, что я произвел тебя на свет, — за что же ты хочешь обрушить на меня несчастья? Эта малышка-то ведь дочь фабриканта, племянница владельца гостиницы — с такими не ссорятся, с такими стараются дружить!»

«В 1918 году я окончил обучение в школе, получил начальное образование. Потом поступил в гимназию и в 1923 году покинул ее по чисто экономическим причинам, не получив аттестата зрелости. После ряда тяжелых лет, когда мне довелось трудиться на ответственных постах в промышленности, я принял решение стать солдатом. В 1925 году я вступил в тогдашний рейхсвер, желая сделать офицерскую карьеру».

«Отечеству необходимы пушки, — сказал учитель. — Собирайте металл».

Собираем. В своем классе я ведаю сбором металлолома. Причем успешно. В конце концов меня назначают руководителем этой операции в общешкольном масштабе. Предпочтение отдается меди и свинцу. Порой на алтарь отечества жертвуется даже золото. Правда, не всегда это бывает добровольно. Но ведь мы действуем на благо родины, во имя повышения авторитета сограждан. И даже после окончания войны у нас еще оставались запасы собранного металла. Но теперь у нас иные задачи — скрыть их от разных разнюхивающих комиссий. В этом деле горячее участие принимает и отец, правда, отнюдь не из альтруистических соображений — что приводит к конфликтам.

«Я же дам тебе эти деньги для продолжения образования, — говорит отец. — И это тоже означает действовать в интересах Германии».

И я понимаю, что он прав. Любимая родина по ночам кишит спекулянтами, мошенниками, мародерами. И все это должно означать сохранение истинных ценностей.

Смутное, мучительное время! Отечество, как говорится, повержено в прах, но не раздавлено и не уничтожено; оно лишь обескровлено. Все чиновники пресмыкаются. Все блюдолизы хотят протягивать ножки по новой одежке. Мать считают сторонницей попов, отца окрестили холопом капиталистов — и это при его-то неудачных попытках обогатиться. Ему приходится продавать сахар по мешку в компании с братом фабриканта Мольднера, владельцем гостиницы, приверженцем кайзера. Короче говоря, дела идут из рук вон плохо. Даже на наши драгоценные металлы почти нет спроса. Да и запасы их тают с невероятной быстротой. «Бедная Германия!» — это единственное, что можно сказать.

Но в утешение остаются немецкие женщины. Например, Эдельтраут. Эдельтраут Дегенхарт — офицерская вдова. Ее супруг был лейтенант от кавалерии. Позже он командовал какой-то интендантской частью, занимавшейся доставкой металлолома. Он не захотел — так говорят — разрешить мятежникам сорвать с его плеч погоны. Лучше принять смерть! Ну и принял соответственно. Защищая свою честь, как утверждает его вдова. «Он скончался от алкогольного отравления», — свидетельствуют сукины дети, духовные мародеры-люмпены в привычном для них всепринижающем, всепоганящем духе. Впрочем, даже если они отчасти и правы, даже если лейтенант сам вылакал доверенные ему бутылки с вином, вместо того чтобы отдать их в грязные лапы врагов отечества, то он конечно же выполнял до конца свой долг. Его молоденькая вдовушка живет в нашем доме, носит благородный траур и — настоятельно нуждается в утешении. По счастливому стечению обстоятельств у меня находится время на это: со школой я уже разделался, а подходящую для себя профессию еще не нашел.

«Эта мадам Дегенхарт вызывает у меня интерес», — признается мне один человек.

В данной ситуации я проявляю крайнюю осторожность и сдержанность. Этого человека зовут Корнгиблер. Я засек его, когда он крался за фрау Дегенхарт, как я подозреваю, с совершенно недвусмысленными намерениями.

«Эта фрау Дегенхарт, — говорю я, — настоящая дама». «Тем лучше, — говорит Корнгиблер, — мне очень желательно с ней познакомиться». «Как прикажешь это понимать?» — спрашиваю я.

Ну да, мне только-только стукнуло двадцать — он же по меньшей мере на двадцать лет старше меня. Но я же знаю, как это делается; я уже переспал с дочкой фабриканта, устраивал свидания уважаемому владельцу гостиницы и, несмотря на молодость, руководил акциями по сбору металлолома. И еще: мне доверилась офицерская вдова. И уж сам бог велел поставить вопрос: а кто, собственно, такой этот Корнгиблер и чего, собственно, он хочет?

«Я представляю крупную, уважаемую, не имеющую конкуренции фирму, — говорит он. — „Суперсиль“, стиральный порошок для всех домохозяек, мы продаем его вагонами. И вы не останетесь в убытке — можете вы поспособствовать мне в знакомстве с этой дамой?»

«Ну, если вы имеете серьезные намерения и если ваши помыслы чисты — отчего же нет, зачем же я буду тянуть?» — отвечаю я.

Они женятся: офицерская вдова Эдельтраут Дегенхарт и генеральный представитель фирмы Корнгиблер. Я — шафер. Вся затея прокручивается с огромной помпой. Правда, такое настроение создается не в церкви, а потом, за завтраком с шампанским, а также с фортепьяно и скрипками, которые наигрывают фрагменты из «Тангейзера». Корнгиблер растроган до глубины души. После торжественно пьяной ночи он признается мне:

«Сначала мне совсем и не хотелось… с ней, понимаешь. Я сначала хотел чуть-чуть, просто… ну, об этом не будем. Ну вот, и когда все случилось, ну, со всеми последствиями… Эх, хорошо, если будет девочка. Это я могу себе позволить — дело верное, этот „Суперсиль“. Честное слово, могу собою гордиться. Премного тебе благодарен, Арчи! Эту женщину можно представить в обществе. А ведь таким путем расширяется и оборот в делах. Нужды, правда, особой сейчас в этом нет, но и повредить не может — все на пользу. И тебя возьмем в дело. Не жеманничай — тебя можно использовать в нашем гешефте. Не так ли, моя прелесть?..» Его прелесть кивает в знак согласия.