— Благодарю тебя, — сказал майор.

— Следовательно, можете говорить совершенно откровенно, дорогой господин Ратсхельм. — Фелицита улыбнулась, сгорая от любопытства. — В конце концов, у нас достаточно жизненного опыта, не правда ли?

Капитан Ратсхельм кивнул. Затем он стал докладывать, сделав вид, что это ему очень не хочется. Он считал пример, который выбрал обер-лейтенант Крафт для разбора на занятиях по хорошим манерам, неприличным и возмутительным.

Майор усмехнулся.

— Ну, ну, — сказал он игриво, — конечно, немного смелая шутка, но, пожалуй, ничего особенного. В мое время, когда я был фенрихом, кстати лучшим слушателем в выпуске, мы тоже от всего сердца смеялись над подобными смешными ситуациями. Ха-ха-ха!

Однако смех застрял у него в глотке, когда он увидел каменное, искаженное судорогой возмущения лицо супруги. Своим женским инстинктом она мгновенно поняла всю наглость, все бесстыдство поведения Крафта.

— Арчибальд! Как ты можешь смеяться?! Неужели ты не понимаешь, какую цель преследовал этот тип, этот Крафт?! Он пытался высмеять меня и тем самым подорвать твой авторитет!

— Но почему? — спросил майор, не понимая, к чему клонит его супруга.

— Почему! — закричала она с гневным сарказмом. — Этот тип болтает о супруге командира — значит, обо мне! Он утверждает перед четырьмя десятками фенрихов, что у меня бесстыдное декольте! Он открыто произносит слово «груди» — и это в связи со мной! Он убеждает неиспорченных юношей в том, что можно непристойно приближаться к даме! А ты, Арчибальд, хохочешь над всем этим.

— По мне, этот человек не подходит для должности офицера-воспитателя, — как бы откровенно сожалея, заявил Ратсхельм. — Жаль, конечно, но против него свидетельствует не только выбор темы занятий, по которой он задал даже домашнее сочинение. Как начальник потока, я бы мог во многом упрекнуть его. Преподаватель тактики в этой группе капитан Федерс также отрицательного мнения о нем.

— Вряд ли капитан Федерс заслуживает того, чтобы его считали кладезем высокой нравственности и морали, — заметила фрау Фрей. — Но раз даже он против этого типа — тогда нужно в конце концов принять соответствующие меры.

Майор кивнул.

— Никакого сомнения, — сказал он. — Поистине никакого сомнения.

— Стыд-то какой! — воскликнула фрау Фелицита, прикинувшись очень расстроенной. — Подобные типы, может быть, и годятся, чтобы обучать новобранцев. Но в такие руки нельзя вручать судьбу молодых кандидатов в офицеры! Это же прекрасные юноши!

— Великолепный материал, милостивая государыня, — заверил Ратсхельм. — Милостивая государыня должна выбрать время, чтобы взглянуть на этих парней — это приободрит их.

— Ладно, Ратсхельм, — сказал майор, — вы меня убедили. Но сможем ли мы убедить и генерала?

Они заседали до полуночи. Пункт за пунктом, тщательно изложили они свои сомнения. Аргументация последнего пункта — они были убеждены — должна подействовать неотразимо.

— Это решающий пункт, — сказал Ратсхельм. — Генерал не терпит ни малейшего похабства в своем хозяйстве.

— Конечно, конечно, — глубокомысленно подтвердил майор. — Но все же мы затеяли, безусловно, рискованное предприятие. Как поступит генерал — наперед никогда не угадаешь.

— На этот раз он не сможет отмахнуться от твоих аргументов, — сказала Фелицита.

Наутро майор Фрей и капитан Ратсхельм попросились на прием к генерал-майору Модерзону. Генерал принял их незамедлительно.

— Переходите без лишних слов к делу.

Офицеры как можно более убедительно изложили генералу свои претензии к Крафту. И в заключение красочно рассказали о примере, который использовал Крафт на занятиях. Они были убеждены в том, что генерал найдет все это в высшей степени возмутительным.

Закончив докладывать, офицеры выжидающе уставились на генерал-майора Модерзона. Однако генерал невозмутимо глядел как бы сквозь них, словно они были стекла. Наступила такая прозрачная тишина, что им показалось: снежинки, падавшие за окном, стучат о землю, как крупные капли дождя.

Наконец генерал, растягивая слова, сказал:

— Задача, поставленная обер-лейтенантом Крафтом, решается просто: фенриху не положено носить монокль, в противном случае он стал бы кривлякой, фатом. А фат не может быть офицером — во всяком случае там, где я командую. Благодарю вас, господа.

И это было все.

Маленькая, хилая женщина, в чем душа держится, — это моя мамочка. Столь же некрупная, может только чуть пошире, ее тень — это мой папаша. У мамаши было личико маленькой мышки, отец же выглядел как хомячок перед зимней спячкой. Мамаша всегда была тихоней и много молилась богу. Папаша же всегда шумен, громогласен. Лавка его, маленькая и темная, тем не менее всегда забита доверху товарами. Ящики с ними торчали даже на кухне, и в туалете громоздились пакеты со стиральными порошками. Правда, коробки со сладостями и шкатулка с деньгами стояли под кроватью отца. И прежде чем ложиться спать, он всегда просовывал руку под кровать — убедиться в целости и сохранности деньжат. Да и сон у отца очень чуткий — это уже было проверено на практике.

Господин пастор — чрезвычайно влиятельный человек, во всяком случае, так считает моя мамуля. И она готова для него на все — так, во всяком случае, считает мой папаша. Кроме того, пастор для моего отца еще и клиент, который иногда, в частности к рождеству, покупает у нас восковые свечи для подарков, а также разные продукты. Отец торгует всем, что продается, — не только колониальными товарами, то бишь бакалеей. А после того как пастор заказал у нас масло для лампад — я обрел право петь в церковном хоре. На этом отец зарабатывает, по его признанию, около семи марок. Мамаша моя в то же время жертвует на церковь десяток марок, из коих три становятся чистой прибылью пастора — о чем мой папаша напоминает каждую неделю.

— Может, мне удастся сделать из тебя служителя культа, — говорит мне отец. — Кажется, это дело довольно выгодное.

В нашей лавке два колокольчика — один на дверях, другой на кассе. Тот, что на дверях, звонит резко и громко, а кассовый — серебристо и приятно. Оба их можно хорошо слышать около конторки отца, которая стоит в его спальне. Если звонит колокольчик кассы, отец сразу же тут как тут. Если же оба колокольчика звонят одновременно — а ведь тот, что на двери, звучит значительно сильнее — да если еще в это время кашлять погромче, то оказывается слышным только дверной колокольчик. Это тоже уже давно проверено. Но много наличных денег в кассе почти никогда не бывает. И ежели отец замечает, что деньги уменьшаются, то он пребывает в твердом убеждении, что вся церковь финансируется только за его счет, что, разумеется, сильно преувеличено. У матери поистине ангельское терпение, в котором, конечно, есть большая нужда.

Маленькая Мольднер, по имени Маргарита, любимица всего городка. Пастор при виде Маргариты всегда улыбается так, что становятся видны все его зубы, довольно испорченные, очевидно, вследствие того, что дантист имел иное вероисповедание. Учитель иногда говорит Маргарите даже такие слова: «Наш маленький любимчик». Участковый судья всегда гладил Маргариту и называл «кудряшкой». А парикмахер в своей цирюльне, что на углу, при виде Маргариты ласково скалится и шепчет: «О, многоуважаемая барышня!» А ведь этой Маргарите ровно столько же лет, сколько и мне. Вдобавок она косоглазая и ноги у нее толстые. А кудрей-то у нее и в помине нет — волосы похожи скорее на лошадиную гриву. Но ведь ее отец — владелец фабрики хлопчатобумажных тканей. Там выпускаются также носки и кальсоны. А ее родной дядя — хозяин гостиницы с кафе и рестораном на рыночной площади. Вот потому-то у Маргариты всегда в руках кусок торта, или шоколад, или толстые бутерброды с сосисками, или бутылка лимонада; водятся у нее и деньжата. Я охотно охраняю девочку, чтобы кто-нибудь не отнял у нее что-либо. И за это она мне очень и очень благодарна.