Отто промолчал, так и не ответив на вопрос надоедливого Шульца. Но ответ у него был. Он чуть не сорвался с языка Хагена. Ответ этот был выстрадан в пропитанной трупным ядом похоронной команде, в ледовитых заторах Лапландского лагеря. Разница между «500-м» батальоном и другими штрафными была. Великая разница. Отто знал ей цену. Поэтому он и кинулся бегом исполнять приказ Барневица. Молча, без расспросов и объяснений. Барневиц объявился почти сразу после завершения рукопашной.

Они только-только зачистили от русских пятачок перед самыми заграждениями. Напряжение после ближнего боя еще не успело схлынуть, руки и ноги мелко-мелко трусились. А по цепи уже передают приказ ротного: восстанавливать участки заграждения, поврежденные русским танком. Он тут хорошенько наследил, расчищал коридоры для своей пехоты. Им бы сейчас скорее отступить, укрыться в спасительной траншее. А вместо этого выжившие после отчаянного броска должны возиться с чертовой колючей проволокой. Плотность огня усиливается. Русские наверняка здорово разозлились за уничтоженный танк и пехотинцев. Они начинают садить из всех стволов. Хорошо еще, что высота в этом месте теряет угол наклона, образуя что-то вроде горизонтальной ступеньки. Но Шульц уже матерится. Он недоволен этой ликвидацией порывов в заграждении.

— Сейчас нас к чертовой матери укокошат… — кряхтит он. Лежа на спине, он пытается прикрепить кусок проволоки к деревянной шпалере.

— Шутка ли, выжить в такой рукопашной заварухе… — не перестает Шульц. — И мы еще должны…

— Что-то я не видел тебя в заварухе… — обрывает его Отто. Нудные речи Шульца изрядно действуют на нервы. Во время контрнаступления Шульц действительно отстал от передних рядов атакующих. Отто увидел его здесь, когда все уже было кончено. Наверное, отлежался в одной из воронок.

— Заткнись, Шульц… — добавил Отто.

Голос Отто прозвучал с такой злостью и неприкрытой агрессией, что Шульц послушно заткнулся. Наверняка почувствовал, что товарищ по оружию еще не отошел от рукопашной и под горячую руку может вполне его уложить на месте. Ситуацию разрядил голос обер-фельдфебеля. Он рявкнул над самыми их головами:

— Хаген, Шульц! Бегом за мной. Ротный вызывает!…

Шульц молча, но торжествующе глянул на Отто. Вот, мол, вышло по-моему! Сейчас — обратно в траншеи. Но вместо траншей обер-фельдфебель пополз куда-то вбок. Оказывается, вся рота залегла перед линией заграждения, и Паульберг находился теперь сбоку, метрах в двадцати левее порывов. Они по-пластунски проползли все эти метры, утюжа шинелями сырую октябрьскую землю.

Пули свистели над самыми головами солдат. Несколько взрывов один за другим сотрясли землю позади, в районе их позиций. Вторая русская «тридцатьчетверка» отошла назад. Теперь, маневрируя вдоль своих позиций, она и тяжелый танк KB непрерывно били из своих орудий. Мстили за сгоревший экипаж. Взрывы цепочкой росли по направлению к переднему краю третьей роты. Взрывная волна накрыла как раз то место, где минуту назад находились Отто и Шульц. Несколько метров колючей проволоки только-только починенного заграждения взлетели в воздух вместе с телами товарищей Отто.

Своего ротного Отто узнал только по голосу:

— Где вас носит, Барневиц, черт вас дери?!

Паульберг полулежал, опершись локтем левой руки в землю. В кисти он сжимал артиллерийский бинокль, вглядываясь в него здоровым левым глазом. Его правый глаз и верх головы были перевязаны окровавленным бинтом. Правая рука тоже была наспех обмотана бинтом, который обрисовывал пустоту на месте трех пальцев — среднего, безымянного и мизинца. Уже потом, когда они ползли, вжимаясь в холодную грязь, Барневиц рассказал, что пальцы лейтенанту оторвало осколком. Во время контратаки тот бежал, стреляя из своего пистолета. Уцелели только указательный и большой палец — их защитила рукоять лейтенантского «вальтера».

Лейтенант тут же оборвал неожиданно робкую попытку обер-фельдфебеля оправдаться. Он отнял от бинокля свой уцелевший левый глаз и оглядел им всех троих. Отто показалось, что он пробуравил его насквозь. Накануне осколком ему рассекло правую бровь. Глаз остался цел, но заплыл от воспалившейся раны.

— Вы, обер-фельдфебель, и вы оба проберетесь к пулеметному гнезду! — ротный выцеживал слова.

Его рот при этом как-то нервно подергивался. Он как мог пересиливал боль, прикусывая свои мертвенно-бледные губы.

— Но… лейтенант… — начал было Барневиц. Лицо ротного исказила такая судорога, что обер-фельдфебель тут же заткнулся.

— Пулемет… нам нужен пулемет… — после каждого слова Паульберг переводил дух. — Пулемет… Возможно, он уцелел. Сейчас русские очухаются, и тогда нам крышка… Вы поняли, Барневиц?…

— Так точно, герр лейтенант… — обер-фельдфебель оглядел предстоящий им путь. Проход через траншею остался далеко позади. Да и толку теперь от него было немного. Все разворотило взрывами танков и артиллерии. Но теперь, когда они оказались впереди своих позиций, путь к пулеметному гнезду значительно сокращался. Просто взять влево, вдоль заграждений. Хотя никакого «просто» тут не светило. Добраться можно было только ползком, под непрерывным обстрелом.

И еще одно… Все — и Хаген, и Шульц, и обер-фельдфебель, и чертов обезумевший от боли лейтенант — прекрасно знали, что территория на подступах к пулеметчикам была заминирована. Дивизионные мастера нашпиговали весь этот выступ от души. Саперы прибыли накануне вечером. Под обстрелом они пробрались по узкому перешейку, который соединял окопавшихся на Лысой Горе «пятисотых» с дивизией.

Обер-фельдфебель оглянулся на Отто и Шульца. Тоска сквозила в его взгляде, такая же непредсказуемая и не сулящая ничего доброго, как чертово минное поле перед ними.

— Эй, вы оба, как ваши фамилии?

Отто понял, что ротный обращается к нему и Шульцу.

— Хаген… Отто Хаген, герр лейтенант. А это Шульц…

— Вы все уяснили, испытуемый Хаген?

— Так точно, герр лейтенант. Во что бы то ни стало достать чертов МГ и ударить из него по русским…

— Молодец, Хаген… — морщась, проговорил ротный. — Выполните приказ — представлю на вас рапорт… Карандаш я двумя пальцами еще сумею…

На лице его изобразилась гримаса, чем-то напоминающая улыбку Тут же ротный снова приник к окуляру бинокля.

— Выполняйте!…

Отто полз первым. Его тощее, костлявое тело ощущало сквозь грязное сукно шинели каждую кочку, каждую ложбинку на стылой земле. Фонтанчики грязи, поднятые пулями, вырастали правее, возле проволочных заграждений. Пули шли высоко. Пока естественным заслоном от русских очередей для них оставался невысокий бугор по правую руку. Но впереди этот естественный заслон сходил на нет. Еще метров пятнадцать до гнезда с мертвыми пулеметчиками предстояло ползти на виду у русских. И еще мины.

Обер-фельдфебель полз замыкающим. Барневиц быстро понял, что к чему. Он пустил вперед Отто и Шульца. Сообразил, гад, что так его шансы сберечь свою шкуру значительно повышаются. Отто не спорил и не пререкался. Он полз на боку, активно, как поршнем, работая левым локтем, отталкиваясь подошвами. Так его худое и легкое тело занимало меньше полезной площади.

— Эй, Отто, осторожнее… — шипел позади Шульц. — Ты мне чуть глаз не вышиб своим каблуком!

— Ничего страшного, может, станешь ротным… Как наш бравый лейтенант… — донесся откуда-то сзади голос Барневица. Он еще и шуточки отпускал, гадина…

— Не напирай на меня… — только и мог ответить Отто. Каждому движению вперед он предпосылал быстрое, но аккуратное обследование лезвием ножа пятачка земли перед носом. В левой руке зажат ремень «шмайсера». Правая работает, точно щуп. Руку — вперед, лезвие — в землю. Раз, два, три… Чисто. Упираешься локтем и подтягиваешься еще на несколько сантиметров к пулемету. Все ближе и ближе к рапорту. Страх и напряжение зажали всего Отто, словно в чугунные тиски. В воспаленном мозгу звенело и прыгало одно только слово. То самое, произнесенное ротным. «Рапорт… рапорт… рапорт». К черту эту чертову высоту, эту Лысую Гору. Он обязательно доползет, он добудет этот чертов МГ. И тогда… тогда ротный подаст рапорт о его исправлении.