– Больно?

Он улыбнулся:

– Только в хорошем смысле.

Она ответила на его улыбку и обвила пальцами его разгоряченную плоть, лаская, гладя, сжимая ее, и под ее пальцами она становилась больше, жарче, горячее.

Неприкрытое желание в его взгляде наполнило Эванджелину восхитительным чувством власти над ним.

– Я могу делать с тобой все, что хочу?

Его брови взметнулись вверх.

– Я весь твой.

Эванджелина помедлила, кивнула, потом перекатилась на кровати и оказалась лежащей на нем. Ее груди прижались к нему. Когда она согнула колени и ноги ее оказались по обе стороны его бедер, она приняла сидячее положение и ощутила между ног его отвердевший жезл.

Тело ее тотчас же откликнулось на это. Она потерлась об него и подавилась воздухом, ощутив почти непереносимое наслаждение.

– Ты чувствуешь меня?

– О Господи! Конечно! Вид тебя, сидящей на мне верхом и трущейся о мой жезл своим горячим влажным гнездышком, способен довести меня до края бездны. Я не могу дождаться момента, когда мне удастся погрузиться в тебя и почувствовать, как твоя плоть сжимается вокруг меня, и снова и снова приводить тебя в экстаз, пока ты не захватишь меня с собой в это путешествие.

Она затрепетала, потому что в глазах его пылала такая страсть, но еще несколько минут продолжала эти опьяняющие движения, прежде чем потянулась к его лицу и поцеловала его.

От этого ее груди прошлись по его груди, а соски отвердели, почувствовав упругие волоски у него на теле. Она прерывисто вздохнула, испытав столь неожиданное наслаждение, что повторила это действие. Все ее тело откликнулось на прикосновение к нему, разгоряченное, влажное и все ускоряющее движения.

– Как бы я ни прикасалась к тебе, это вызывает у меня одно и то же ощущение, – пробормотала она. – У меня возникает бурное лихорадочное желание, почти боль оттого, что я хочу тебя.

– Слава Богу, – пробормотал Гэвин. – У меня тоже.

Он сжал ее бедра, приподнял голову и принялся посасывать возбужденный отвердевший сосок. Ноги Эванджелины дрожали. Не отнимая ее груди от своего рта, он провел рукой по ее бедру, а подушечкой пальца по ее влажной плоти. Она вскрикнула. Он продолжал это нежное вторжение, пользуясь рукой и языком, дразня, потирая, покусывая.

Когда его палец скользнул внутрь ее, давление показалось ей нестерпимым. Она вскрикнула, напряглась, ее потряс спазм и окатила волна наслаждения. Когда улеглись отголоски этого наслаждения, он убрал руку. Она упала на подушку, задыхаясь и прижимаясь щекой к его щеке.

– Прошу прощения, – пробормотал он, впрочем, ничуть не раскаиваясь. – Я ждал, когда ты меня попросишь.

– Почему-то я в сердце своем уже попросила тебя.

Он хмыкнул.

– Хорошо бы, – начала она… и подняла голову.

Он тотчас же перестал смеяться.

– Хорошо бы, – повторила она, – если бы ты начал заниматься со мной любовью сейчас же.

В мгновение ока его руки обхватили ее бедра, и они оба перекатились по кровати одним плавным движением. Он прижал ее запястья к подушкам по обе стороны головы и поцеловал ее.

Не отрывая рта от ее губ, он коленом раздвинул ее ноги, оказался между бедер и принялся тереться своим жезлом о чувствительный бугорок точно так же, как делала она, оседлав его. И тотчас же вернулось томительное напряжение и дрожь. Каждым дюймом своего тела она жаждала его.

Он поднял бедра. Она ощутила мучительное, болезненное давление на свою разбухшую возбужденную плоть. Он проник в ее влажность и жар и нырнул глубже. Короткое мгновение боли прошло под напором новых, неизведанных, удивительных ощущений.

Его бедра покачивались над ней, а движения становились все более настойчивыми и сильными. Она согнула ноги в коленях, обхватила его ногами и теперь встречала каждый его толчок собственным движением. Должно быть, это было нечто похожее на слияние душ.

Его ноги напрягались и расслаблялись по мере того, как он проникал в нее все глубже. Когда Эванджелина подавила бессильный стон, он, задыхаясь, прервал поцелуй, и волосы упали на его влажный лоб.

– Ты прекрасна, – прошептал он, баюкая ее в объятиях. – Ты совершенство.

– Ты тоже.

Он отвел волосы от ее лица, поцеловал в макушку и крепко сжал в объятиях.

– Я мог бы заниматься с тобой любовью до конца своих дней, – пробормотал он, прижимаясь лицом к ее волосам.

Она кивнула:

– Я буду тосковать по тебе.

Он помолчал, тело его напряглось, потом он яростно прижался губами к ее лбу:

– Если бы я был уверен, что проживу достаточно долго для того, чтобы выполнить свое обещание, я бы тотчас же сделал тебе предложение. Ты не из тех женщин, которых мужчина способен бросить.

Она покачала головой и подняла подбородок, чтобы их взгляды встретились.

– Все в порядке. Я никогда не думала о браке. Но я не хочу, чтобы ты ушел от меня. Я хочу, чтобы ты остался на всю ночь и снова любил меня. Останешься?

Он склонился к ней и поцеловал ее:

– Конечно.

– Благодарю тебя.

Эванджелина потерла пальцем его щеку, разглаживая жесткую щетину, провела рукой по шраму на подбородке:

– Откуда он у тебя?

– Дуэль.

Ее глаза расширились.

– Дуэль?

? Можешь мне поверить, это не было делом чести.

Она поцеловала шрам, потом его губы:

– Тогда из-за чего?

– Из-за девушки моего брата. Дэвид застал нас целующимися, и тотчас же вызвал меня. Мы не могли драться на пистолетах, потому что были единственными наследниками отца. Мы выбрали рапиры и решили драться до первой крови. Я думаю, он хотел ранить меня в шею.

– Сколько лет тебе было?

– Шестнадцать, как и той девушке. Дэвиду двадцать.

– А что случилось с девушкой?

Гэвин издал недоверчивое хмыканье:

– Он женился на ней. Скоро после смерти наших родителей. С тех пор я не видел брата.

– И сколько дуэлей у тебя было с тех пор?

Он наконец посмотрел на нее. Нахмурился:

– Ни одной.

– А как насчет краденых поцелуев чьей-либо невесты?

Он покачал головой:

– Нет.

– Тогда ты просто совершил ошибку. Я не стала бы заниматься с тобой любовью, если бы считала тебя негодяем. По-моему, ты самый бескорыстный и порядочный человек из всех, кого я знаю.

Гэвин все еще оставался в спальне Эванджелины, когда взошло солнце. Он собирался покинуть ее, как только она уснет, но не смог заставить себя уйти раньше, чем это станет совершенно необходимо. И потому остался и лежал, гладя ее волосы, глядя, как она спит, и прижимая ее к себе.

Он понимал, какой драгоценный дар получил.

И дело было не только в ее девственности, хотя и это тоже казалось чудом, но более драгоценным было ее безусловное доверие к нему.

Он крепче сжал ее в объятиях. Возможно, ему никогда больше не доведется ее увидеть. Он не мог с этим примириться. Но что он мог сделать? Сейчас они были не ближе к разрешению тайны убийства Хедерингтона, чем раньше. Эдмунд и Франсина открыто заявляли, что уверены в его виновности. Его собственная семья взирала на него с подозрением. Судя потому, с какой поспешностью эта женщина Стентон рассылала свои послания, скоро сюда явится полиция.

Если он по-настоящему дорожит Эванджелиной, то должен отпустить ее. Дать ей побольше денег. Отправить ее в лучшей карете. И надеяться на то, что иногда она будет вспоминать о нем.

Он должен был дать ей что-нибудь на память. На память о том недолгом времени, что они были вместе.

Но что? Драгоценность? Может быть, длинную нитку жемчуга? Что-нибудь, чем она могла бы трижды обвить шею, что-нибудь столь длинное, что могло бы спуститься вниз, в ложбинку между ее грудями, и касаться там ее нежной кожи у края корсажа.

Нет. Не было времени на то, чтобы заказать что-нибудь подобное. Она ведь намерена уехать завтра.

Эванджелина подалась к нему, угнездилась ближе, открыла глаза.

– Какое мрачное лицо, – послышался ее хриплый со сна голос. – О чем ты думаешь?