– Я говорил мисс Пембертон, – сказал он достаточно громко, – что предпочитаю не калечить ей жизнь.

– О, – воскликнула леди Хедерингтон и, помолчав, добавила: – Благая цель.

– Вы не разрушите мою жизнь! – воскликнула Эванджелина.

Он поднял бровь:

– Верьте мне. У меня большая практика по части разрушения жизней. Спросите мою сестру.

Эванджелина устремила взгляд на леди Хедерингтон, побледневшую при этих его словах.

– Не ты разрушил мою жизнь, – запротестовала она слабо. – Этому положил начало отец, когда заставил в семнадцать лет идти к алтарю, но Господь меня благословил четырьмя прелестными детьми, которых я не променяла бы на целый мир.

– В таком случае первое очко причитается отцу, – сказал Гэвин и помолчал, будто ожидая, что сестра прибавит что-нибудь еще. – Я никогда не был хорошим. Но со своей семьей всегда пытаюсь поступать достойно. И я удержался от убийства этого растленного типа, как бы мне ни хотелось его прикончить, но это не значит, Эванджелина, что я готов принять вашу жертву ради меня. И я постараюсь на публике вести себя с вами прилично.

Эванджелина попыталась разрядить напряжение:

– Только на публике?

Его губы растянулись в загадочной улыбке.

– Я сохраняю за собой право валять дурака в вашем обществе, когда мы наедине.

Леди Хедерингтон деликатно покашляла:

– Пожалуйста, не обсуждай в моем присутствии, что ты можешь или не можешь делать с мисс Пембертон, когда остаешься с ней наедине.

– Хочешь оставить нас вдвоем, сестрица?

– Нет. Я думала, что ты не станешь губить ее репутацию.

– О, верно… Давно прошли те годы, когда за мной тянулся шлейф грехов – растоптанной гордости и нарушенных обещаний.

– Скорее сломанных рук и ног, и разбитых сердец. – Леди Хедерингтон издала короткий недоверчивый смешок. – Всех, кого ты не мог побить на скачках, отделывал кулаками. И в придачу еще обольщал их дам.

– Да, верно. Я никогда не претендовал на то, чтобы быть пай-мальчиком.

Эванджелина смотрела на него с недоумением:

– Не думаю, что такое поведение могло понравиться вашим друзьям.

– У меня никогда не было друзей.

Она недоверчиво заморгала:

– Никогда?

Он пожал плечами и отвел глаза.

– У тебя была я, – тихо сказала леди Хедерингтон.

Его ответная улыбка была безрадостной.

– Когда это было важно, тебя рядом не было.

Леди Хедерингтон вздрогнула:

– Знаю. В этом твоя вина.

Неловкое молчание будто высасывало из комнаты тепло.

Эванджелина смотрела на мужчину на другом конце софы. Казалось, он изо всех сил пытался выглядеть непринужденным и ничуть не затронутым разговором, но напряжение мышц выдавало, что эта попытка была наигранным средством скрыть свои подлинные чувства. И то, как он небрежно расслабил свои длинные ноги, не могло ее обмануть.

Трудно было поверить, что такой человек, как мистер Лайонкрофт, скорее походил на нее, чем не походил. Он вырос без друзей. Как и она. В семье он мог рассчитывать только на одного близкого человека. Как и она. Но и этот член семьи покинул его, и он остался одиноким и уязвленным. Как и она.

Но мать покинула ее навсегда. А леди Хедерингтон сидела прямо напротив него, бледная, с мокрыми глазами, сжимая руки на коленях. Она бы так не вела себя, если бы считала брата неисправимым негодяем, неспособным искупить свои грехи.

Тишина разлетелась от раздавшегося звука гонга. Леди Хедерингтон поспешила оправить юбки:

– Пора ужинать. Мы присоединимся к остальным?

Лайонкрофт вздрогнул, будто вспомнил, что не один. Выражение его глаз было яростным, болезненным, отчаянным.

Решив, что ей гораздо важнее он, чем его сестра и ее надзор, Эванджелина протянула руку и нежно, хоть и робко, дотронулась кончиками пальцев до его руки:

– Гэвин…

Он вскочил на ноги:

– Прошу прощения. Ужинайте без меня.

Через несколько секунд он прошагал через комнату, вышел и скрылся.

Мистер Тисдейл, с трудом одолев первое блюдо, начал клевать носом. Эванджелина не могла понять, как он мог спать под аккомпанемент лающего кашля Бенедикта Радерфорда и пьяных разглагольствований Эдмунда Радерфорда. И она, и Франсина не поднимали глаз от своих тарелок, чтобы не поощрять Эдмунда, желавшего знать их мнение о том, которая из горничных западного крыла самая хорошенькая.

– Та служанка с рыжей гривой, что направилась в гостевые спальни вечером после танцев, – говорил он, неотрывно глядя на Бенедикта налитыми кровью глазами, – возможно, и горничная, но не девица. Я прав? Похоже, ей частенько приходится задирать и оправлять юбки.

– Не знаю, – пробормотал Бенедикт. – Не обсудить ли нам что-нибудь другое?

– Эти веснушки, – продолжал Эдмунд, будто не слышал замечания, – я бы сказал… и они милы. А когда я говорю «милы», это означает, что через пять минут мы…

Вилка Франсины звякнула, опускаясь на ее нетронутую тарелку.

– Право, Эдмунд, ведь в комнате леди.

Он, ничуть не смущенный, ухмыльнулся, глядя на нее:

– Леди слишком жеманны. Потому-то я и обращаю внимание на служанок.

– Я не заметил никаких горничных, – сказал Бенедикт умиротворяюще, будто надеялся таким образом покончить с этой темой, пока его жена не ткнула вилкой в его кузена. – Я не бродил по коридорам после танцев.

Эванджелина положила свои приборы на тарелку.

– Бродили, – выговорила она медленно, вспоминая ту ночь.

Вскоре после того как прекратился стук трости мистера Тисдейла, она услышала…

– Я слышала ваш кашель. Я слышала в коридоре ваш кашель.

– Конечно, ты там бродил, – послышалось пьяное неразборчивое бормотание Эдмунда. – Он так кашляет, что я всякий раз удивляюсь, как картины не падают со стен от сотрясения. А если он бродил по коридорам, то меня удивляет, как он не встретил ту горничную с такими пухлыми…

– Если и так, – резко возразил Бенедикт, – то я ее не заметил. Да и к чему мне ее замечать? Я женат.

Эдмунд пожал плечами:

– Не вижу тут связи. А ты, Франсина? Будь я женат, я бы нанимал горничных по своему вкусу…

– А что вы заметили? – перебила его Эванджелина, поднимая глаза на Бенедикта.

– Что?

– Вы сказали, что не заметили никаких горничных. Значит, заметили что-то другое. Что-то, что скрываете от нас, или солгали о своем местонахождении. Что-то тайное.

Франсина оттолкнула свою тарелку:

– У тебя есть тайны от меня, дорогой?

Бенедикт не ответил.

– После танцев вы с Хедерингтоном повздорили, – догадалась Эванджелина. Возможно, ей все-таки удастся разоблачить убийцу до того, как она покинет Блэкберри-Мэнор. – Вы пошли в его комнату, поссорились с ним и убили его. А потом свалили свое преступление на мистера Лайонкрофта.

– Я не делал ничего подобного, – огрызнулся Бенедикт, – Он уже был мертв, когда я вошел туда. Он…

Бенедикт побледнел, будто его собственные слова потрясли его.

– Он был мертв, когда вы туда вошли? – повторила Эванджелина, возвысив голос. – И вы не подняли шума?

– Чтобы меня сочли убийцей?

Франсина отшатнулась от мужа:

– Что ты делал в его спальне?

– Я пошел ругаться с ним, – признался Бенедикт, помедлив с минуту. – Но, как я уже сказал, этого не случилось.

Эдмунд поболтал вино в своем бокале:

– А из-за чего ты хотел с ним ругаться?

Бенедикт поколебался, потом повернулся к жене:

– Я не хотел, чтобы ты знала, но у нас серьезные финансовые затруднения.

Ее грубо накрашенные веки затрепетали.

– Вот как?

Он кивнул с мрачным видом:

– Хедерингтон выделял мне средства с момента, как получил титул, а в этом месяце прекратил выплаты. Он сказал, что навсегда.

Бенедикт кашлянул, прижав ко рту сгиб локтя.

– В этом году наше поместье не дало дохода. И нам были необходимы эти деньги. Он отказал мне. Как раз в то самое утро… Он рассмеялся, когда я снова обратился к нему за деньгами. Покачал головой и посмеялся… Надо мной, своим братом!