Но силы обеих сторон иссякли. Оставшиеся в живых тяжело дышали. Многие сидели на земле по обе стороны траншеи, уставившись друг на друга. Человеческая натура заставила солдат объявить неофициальное перемирие. Чудовищная усталость вытеснила все чувства, даже ненависть. Усталость примирила врагов — она была столь невыносима, что некоторые из выживших в жестокой схватке, используя даже этот неподходящий для отдыха момент, тут же засыпали не в силах заботиться о своей безопасности даже в непосредственной близости тоже утомленных, но все-таки врагов.

Напротив Ральфа полулежал молодой русский солдат с коричневым от грязи лицом и что-то ему говорил. Не до конца понимая, что делает, Ральф протянул русскому флягу с остатками спирта. Русский настороженно посмотрел на него, и тогда Ральф просто швырнул флягу к ногам своего врага. Тот поднял ее, открутил крышечку и сделал глоток. Сидящий рядом русский — лет ему было не меньше сорока — грубо толкнул молодого солдата в плечо.

Откуда-то донесся запах табачного дыма. Противоборствующие стороны, сидя в окружении убитых и раненых, устраивали совместный перекур.

Через несколько минут все стихло. Противники начали подниматься, но было видно, что большинство не понимает, как дальше поступить. Неловкая ситуация продолжалась недолго. Русские осторожно перелезали через бруствер и, оглядываясь то и дело, отходили к своим. Молодой солдат, которого Ральф угостил водкой, задержался на краю траншеи, достал что-то из кармана и бросил Ральфу.

Это была пачка папирос с изображением всадника, скачущего на фоне белой горы. Ральф обратил внимание, что вблизи эти парни совсем не похожи на варваров. Ему запомнился лихой чуб, торчащий у русского солдата из-под шапки, и лукавые, смеющиеся глаза, в которых не было ни страха, ни ненависти.

Русские удалялись от окопа, все мельче становились их фигурки. Они вновь превращались в подвижные мишени. Отсюда, с уже приличного расстояния, не было видно, как у них изо рта идет пар, не доносилась их речь… Но Ральфу все еще хотелось, чтобы они дошли до своих.

Конечно, через некоторое время они вновь будут пытаться убить друг друга, но сейчас… Сейчас наступил перерыв во всем этом безумии, будто невидимый врач накормил всех участников чудовищного и противоестественного спектакля сильнодействующими таблетками против коллективного помешательства.

Со стороны германских позиций, откуда-то с правого фланга, застучал пулемет. Один из русских вскинул руки и упал. Остальные залегли. Ральф опустился на дно траншеи и только сейчас увидел, что весь в крови. Он чувствовал кровь повсюду — на руках, на губах, во рту. Скорее всего, его ранили во время рукопашного боя. Но боли он не ощущал. А может, это была чужая кровь.

В воздухе раздался свист. Послышались частые разрывы — началась очередная волна артобстрела. Ральфу показалось, что барабанные перепонки сейчас обязательно должны лопнуть.

Ему очень хотелось уйти с линии огня. Оказалось, что в этом желании он не одинок. Сквозь свист снарядов и грохот взрывов доносились команды на подготовку к отходу с позиций. Уже было видно, как по траншейным ходам солдаты спешно ретировались на дальние линии обороны, ползли, пятились, перепрыгивали из окопа в окоп. Ральф и Отто бок о бок, плечо к плечу, уже не заботясь ни о чем и не ощущая ничего, кроме желания как можно скорее покинуть это пекло, побежали к лесу. Оттуда навстречу им, вырываясь из маскировочных сооружений, выдвигались германские танки.

— Танки! Наши танки будут прикрывать отход! — прокричал Отто. — Уверен, они хотят дать нам возможность уйти!

И тут, словно опровергая его уверенность, откуда ни возьмись перед ними вырос офицер. Его лицо, искаженное яростью, перепачканное сажей, заставило друзей остановиться.

— Куда?! — прокричал офицер, брызгая слюной и потрясая перед их лицами вальтером. — Назад! На позиции! Кто будет большевиков останавливать? Расстреляю за трусость! Ефрейтор, где ваш взвод?

Ральф испугался офицера, готового в любой момент совершить самосуд, но сильней страха было нежелание возвращаться в траншеи и неминуемо отдать жизнь ради того, чтобы русские задержались на этом рубеже на какие-нибудь полторы минуты. Именно в эту минуту, впервые с лета 1941 года, Ральф, не столько умом или сердцем, сколько всем своим человеческим существом осознал, физически ощутил бессмысленность бойни, в которой ему довелось участвовать.

Троица представляла собой довольно странную картину, которая категорически не вязалась с окружающим пейзажем. Офицер угрожал Отто и Ральфу пистолетом, требуя немедленно вернуться на позиции, а в это же время мимо них пробегали десятки солдат, ища спасение в лесном массиве, откуда, в свою очередь, выползали все новые и новые стальные машины с крестами на бортах, медленно двигаясь в противоположную сторону.

Ральф почувствовал, что офицер вот-вот выстрелит. Скорее всего, бедняга свихнулся от пережитого ужаса. Решение пришло быстро. Резким ударом в челюсть силач Отто свалил его в снег. Отбросив подальше вальтер, друзья побежали прочь вместе со всеми.

Как гром среди ясного неба, налетела русская авиация. Штурмовики заходили со стороны поля и безнаказанно атаковали отступающие войска. Обстреляв из пулемета упавших на землю немцев, Ил-2 совершил боевой разворот и выпустил два реактивных снаряда в направлении танковой группы. Башня одного из танков, будто срезанная сверхмощной пилой по металлу, отлетела в сторону, под гусеницы соседней машины.

На правом фланге, в отдалении, на опушке леса, Ральф увидел русскую пехоту. Он уже отчетливо различал их полушубки и шапки со звездами. Авиация Красной армии прекратила атаку этого участка, видимо, опасаясь, что по ошибке от авианалета могут пострадать свои. Солдаты опять побежали в сторону леса. Некоторые падали, словно спотыкаясь о проросшие из земли корни деревьев, но так и не поднимались снова. Ральф понял, что наступающая русская пехота ведет прицельный огонь.

Он огляделся по сторонам и не заметил друга. Однако уже через секунду нашел Отто. Тот полулежал, прислонившись к дереву.

— Отто, тебя задело?! — Ральф в два прыжка преодолел расстояние.

— Похоже, пуля в ноге… — прохрипел Отто. — Острая боль, идти не могу.

— Давай, хватайся за меня, попробуй допрыгать до леса! — Ральф с трудом приподнял раненого, который теперь стоял на одной ноге. — Нам нельзя оставаться здесь, давай, еще немного. Эй! Стой!

Ральф окликнул пробегающего мимо рядового, но тот или не услышал, или не захотел остановиться. К счастью, кто-то из отступающих все-таки подхватил Отто, и вдвоем с Ральфом они увлекли его за собой в лес.

Только здесь они поняли весь трагизм положения. Судя по всему, русские вклинились в оборону их полка, зашли с флангов и, вполне возможно, уже завершали его окружение.

Спрятавшись за обрубком дерева, Ральф попытался осмотреть рану Отто. Дело было плохо. Раненый уже потерял много крови, и, перевязывая его, Ральф видел, что тот вскоре потеряет сознание.

— Ральф, дай мне водки, — Отто смотрел на друга с очень странным, спокойным выражением лица. — Тут у меня, во фляге…

— Сейчас, один момент, — Ральф достал флягу, открутил крышку и подал Отто.

— Что происходит вокруг? Я почти ничего не слышу, — Отто сделал несколько глотков, его взор прояснился.

— Ничего хорошего, приятель, ничего хорошего, — ответил Ральф, возвращаясь к перевязке. — Нам с тобой надо встать и идти.

В дерево ударил свинец, несколько пуль пролетело у них над головой.

— Нас убьют, Ральф, или возьмут в плен. Где мой автомат?

— Ты бросил его.

— А, ничего, у меня есть пистолет. Я не хочу в плен. И умирать не хочу…

— Тогда вставай и пошли!

— Ральф, мне отчего-то очень больно. Я останусь здесь. Тихо тут полежу. Они не заметят меня. А ты иди и, если сможешь, вернись за мной с санитарами.

— Отто, не говори глупости, сейчас надо встать и идти!!! То, что тебе больно, — это хорошо. Так доктора говорят.

Отто только покачал головой, но попытался подняться. Ральф и сам не понимал, куда идти. Стрельба была повсюду, и русские могли оказаться уже где-нибудь за ближайшими кустами.