— Правда? — в шутливом ужасе восклицает Бизер. — Не говори так. Не разрушай мои детские иллюзии!
Аня пьет бренди, наливая его в маленький бокал.
— Есть еще одна поговорка, — доносится голос Бизера из другой комнаты. — Ева все время так говорила. Только я ее забыл.
— Какая поговорка? — Джей-Джею игра нравится.
— Ты знаешь, — обращается ко мне брат, пытаясь меня втянуть в их дурацкую игру.
— Я иду спать, — бурчу я и забираю одну из коробок с фотографиями.
— Неправильно, — отвечает Бизер.
— Не будь занудой. — Ирэн явно осмелела.
— Ева уж точно никого не называла занудой. — Джей-Джей издает гудящий звук, совсем как на викторине, когда участник дает неверный ответ.
— Я имела в виду не Еву, а Таунер. — Ирэн садится поудобнее.
Она недостаточно хорошо знает меня, чтобы называть занудой.
— Я вспомнил. — Бизер появляется в гостиной. — Что-то про кройку…
— Кройка? — Джей-Джей смеется. — Не помню, чтобы у Евы была поговорка про кройку.
— Кройка, — настаивает Бизер. — Может быть, про ножницы…
— Семь раз отмерь, — перебиваю я. Я уже преодолела половину лестницы, и мой голос отзывается эхом, точно послание с небес.
— Точно! Семь раз отмерь! — Бизер в восторге.
— Да, я помню, — кивает Джей-Джей. — Но там было что-то еще…
— Не было, — возражает Бизер, и они снова начинают шуметь.
— Семь раз отмерь… и что-то будет, — настаивает Джей-Джей.
— Таунер?.. — Это призыв о помощи.
— Спокойной ночи! — Я не желаю участвовать в игре.
— …один раз отрежь! — восклицает Ирэн.
— Что? — Бизер смотрит на нее.
— Один раз отрежь, — повторяет она. — Это поговорка. Семь раз отмерь — один раз отрежь.
— Что отрежь?
— Ткань, наверное.
— Глупо.
— Не я придумала.
— По-моему, она права, — говорит Аня.
— Почему семь раз? Почему не восемь? Не тридцать два? — Бизер явно сомневается.
— Там говорится «семь», — уверенно заявляет Аня.
— Ты норвежка, — замечает Бизер.
— И что? Я норвежка, и поэтому не имею права голоса?
— Просто такая поговорка, — вступается Джей-Джей.
— В любом случае мне положены дополнительные баллы, потому что я норвежка, — настаивает Аня.
— Какие баллы? Мы играем не на баллы, — качает головой Бизер.
— Отрежь еще один разок — и получится стишок, — вещает Джей-Джей голосом Орсона Уэллса.
— Заткнись, — отмахивается Ирэн.
— Заткнитесь оба, — настаивает Бизер.
Когда я достигаю третьего этажа, вся компания направляется к дверям. Аня, разочаровавшись в Бизере, решает собственными глазами посмотреть на статую Роджера Конанта, и мой брат считает долгом лично показать ее невесте. Джей-Джей хочет знать, что будет, когда Аня «все поймет». А Ирэн идет, чтобы присмотреть за Джей-Джеем.
Я мечтаю добраться до постели и лечь. Но все снова кажется таким далеким — постель как будто не в метрах от двери, а в километре. Звуки искажаются, посылают эхо. Каждый шаг занимает целую вечность, словно идешь по колено в воде.
Я ныряю в постель, радуясь покою, но внезапно понимаю, что не могу дышать. Боюсь, что не сумею вынырнуть, если погружусь. Мне нужен воздух.
Я выбираюсь на поверхность — по лестнице на смотровую площадку. Надо мной воздух — в крошечной застекленной комнатке, которая ведет на крышу. Я толкаю люк на потолке, но не могу его открыть — он намного тяжелее, чем в тот день, когда я искала Еву. Чувствую, как болят послеоперационные швы. Упираюсь плечом, стоя на лестнице и выдыхая остатки воздуха из легких.
Наконец люк распахивается, спугнув огромную чайку, которая повисает над смотровой площадкой. Размах крыльев внушительный. Порыв воздуха от ее взлета — теплый и зловонный. Должно быть, на крыше гнездо с яйцами — сейчас самый сезон. Чайка висит надо мной, черный силуэт на фоне звезд, и на секунду мы словно остаемся одни во времени и пространстве. Между нами возникает нечто вроде понимания. Это огромное создание — и я. Прежде чем успеваю что-то осознать, чудесное мгновение заканчивается. Чайка поднимается и улетает, оставив меня на смотровой площадке, где гнездо и помет. Я стою, наконец обретя способность дышать, но сесть здесь, как обычно делала, не могу. Вместо этого прислоняюсь к перилам и смотрю на город, впервые внимательно разглядывая его и заново постигая.
Вижу Аню и Бизера на площади — они обходят вокруг памятника, пытаясь найти тот ракурс, откуда виден непристойный жест. Джей-Джей стоит на тротуаре и руководит ими. Они смеются. Хохот эхом разносится но тихим улицам.
Там, где кончается суша, от Пич-Пойнт до Острова желтых собак простирается черная вода. Я вижу свет в спальне Мэй. Точнее, два огня. Это что-то новенькое. Тот огонь, что поярче — керосиновая лампа, — всегда был виден с площадки. Именно поэтому Ева уступила мне комнаты наверху — чтобы я могла поглядеть на окна Мэй и убедиться, что все в порядке: мать жива, не свалилась со скалы и не расшиблась или не замерзла до смерти зимой. Ева сказала, что я могу забираться сюда и смотреть на Мэй в любое время, когда захочется.
Я смотрела на огонь в ее окне каждый вечер, иногда по нескольку раз. Так часто, что это стало элементом ритуала — во всяком случае, для меня привычным действом, которое нужно делать каждый вечер перед сном. Даже далеко-далеко отсюда, в Калифорнии, на самом краю земли, если считать от Салема, я видела свет в окне Мэй. Я испытываю облегчение, когда понимаю, что именно он привел меня сюда. Мне не столько хотелось дышать, сколько увидеть знакомый свет — не просто в воображении, но по-настоящему. После этого можно заснуть. Вот и все.
Но реальность отличается от воспоминаний. Сегодня в окне Мэй мерцают два огонька. Интересно, давно ли у Мэй появилась вторая лампа. Это очень странно и отличается от того, к чему я привыкла, — картинки не совпадают. Вдобавок то, что я вижу, лишено смысла. Как и Ева, Мэй бережлива. Зажечь две лампы — роскошь, которую она себе не позволит.
Я вспоминаю, как пила в больнице стелазин и как потом некоторое время страдала от диплопии. Картинка не подергивалась, как бывает у некоторых (так называемый «оптический обман»), но было трудно глотать (это так и не прошло окончательно). А еще у меня двоилось в глазах. Однажды, когда я поднялась сюда, мне тоже показалось, что у Мэй зажжены две лампы, но это была иллюзия.
«Два — если с моря», — произносит голос — мой или Евы. Хорошо, что я одна. Разговаривать с собой или прислушиваться к внутренним голосам — не та вещь, которую можно позволить себе на людях. Это куда неприятнее, чем подергивание картинки.
И все-таки после больницы многое изменилось — время и здравый смысл научили меня по большей части отличать иллюзию от реальности. Я знаю, что огни, которые видны сегодня, — настоящие, пусть даже голоса в моей голове — призрачные. Я задумываюсь над словами «два — если с моря», пытаясь отыскать глубинное, символическое значение, но мои мысли уносятся к Полу Ревиру.[3] Он повесил фонарь в церкви в Лексингтоне, или в Конкорде, или где-то еще, и я задумываюсь, где я об этом слышала. Может быть, на уроке истории в старом краснокирпичном здании на острове в те годы, когда оно еще было школой, а потом ее закрыли навсегда, так что нам с Бизером пришлось переехать в город и жить у Евы.
Снизу доносится смех Бизера.
И тут я начинаю плакать. Плачу о Еве, о Линдли, обо всех, кто умер, о себе, потому что мне пришлось сюда вернуться, о Бизере и Ане, об их вере в будущее. Каковы их шансы, если подумать? Кто поручится, что Бизера ждет удачный брак? В наши дни шансов мало у любого человека, особенно у нашего семейства. Несколько минут я скорблю обо всех. Я морально готова рыдать всю ночь, но спустя некоторое время слезы перестают литься. Я слишком устала после перелета, после операции, после похорон, чтобы плакать. Нет сил для слез.
Голоса эхом доносятся снизу. Они все смеются — Джей-Джей и Бизер наблюдают за Аней, которая наконец нашла нужный ракурс и увидела Роджера Конанта в непристойной позе. Они просто покатываются со смеху от абсурдной ошибки скульптора. Я понимаю, что для Бизера это мальчишник, потому что завтра они с Аней летят в Норвегию. Возможно, у них были другие планы. Коллеги из Массачусетского университета скорее всего пригласили Бизера выпить — в какой-нибудь кембриджский бар или даже на Первую улицу, в «Золотой банан» (хотя трудно представить университетских профессоров в подобном месте). Так или иначе, Бизер никуда с ними не пошел. Все они в парке — Бизер, Аня, Джей-Джей и Ирэн. Звезда вечеринки — старина Роджер Конант, и это ничуть не хуже «Золотого банана». Я ловлю себя на мысли о том, что Энн Чейз, возможно, права и Ева действительно веселится с нами сегодня.