Анжела настояла на встрече с Кэлом. Полицейские сопроводили ее в Миддлтон.

Она вышла с кольцом на пальце, тем самым, которое Кэл позволял целовать своим последователям. Анжела смотрела на него как на сокровище.

— Мы поженимся! — воскликнула она с полными слез глазами. — Мы поедем в Лас-Вегас и поженимся, как только он отсюда выйдет.

— Сегодня вечером, — добавил адвокат Кэла.

На обратном пути Рафферти с новым детективом не обмолвились ни словом.

Анжела захотела, чтобы ее высадили на Уинтер-айленд.

— Я хочу сообщить остальным хорошую новость, — сияя, заявила девушка. — И потом, мне нужно забрать вещи.

Детектив ожидал реакции Рафферти, но тот молчал. Он отвез коллегу в участок и отправился в аэропорт за дочерью. Рафферти решил, что с него хватит.

Мэй стояла на пристани и смотрела, как «Китобой» входит в пролив. Собака сидела на носу лодки точно деревянная фигура. Как будто это были Таунер и Скайбо, которые возвращались домой. В эту минуту дочь казалась Мэй совсем девочкой.

Время сегодня играло с ней злые шутки. Таунер позвонила и сказала, что привезет Визи на остров, — слишком жестоко забирать собаку в Лос-Анджелес, где ей самой негде жить.

— Купи квартиру, — намекнула Мэй. — Теперь у тебя много денег.

Таунер сказала, что летом собак не пускают в самолет. Это слишком опасно. А если отправить Византию в Лос-Анджелес морем, к моменту прибытия она заново успеет одичать. Это жестоко, повторила она. Визи принадлежит острову.

Мэй поняла, что Таунер больше не надеется на встречу с Визи. Лишь потом она поняла, что скорее всего больше никогда не увидит дочь. Это было нелегко признать, но Таунер действительно уезжала навсегда. Если Мэй не изменится. Если не захочет покинуть остров и отправиться за три тысячи миль. Мэй уже была готова укладывать вещи — на мгновение ей показалось, что это действительно возможно. Люди меняются. Но почти сразу же Мэй поняла, что это неосуществимо. Она не в состоянии покинуть остров и переехать в Лос-Анджелес… А Таунер не сможет к ней вернуться.

Сердце у ее замерло, на глазах показались слезы. Но Мэй не заплакала.

Таунер следовало уехать отсюда подальше. Здесь небезопасно. Иногда побег — наилучший вариант. Мэй знала, что Ева бы с ней не согласилась. Та думала, что все проблемы Таунер решатся, как только девочка вернется домой. Но Ева ошибалась. Мэй кое-чему научилась, защищая несчастных женщин. Она знала: иногда единственное, что можно сделать, — убежать без оглядки.

Мэй помогает мне причалить. Визи бегает по лодке и раскачивает ее. Несколько золотистых псов, которые до сих пор спали вповалку на причале, вскочили и смотрят, что случилось. А потом начинают ликующе прыгать.

Это уже чересчур. Визи вся дрожит, пытаясь сдержать радость. Тогда я отстегиваю поводок и говорю:

— Иди.

Она бежит к остальным, даже не подозревая, что не вернется в город вместе со мной. Собаки прыгают от восторга, валят друг друга наземь, играют, катаются.

— Значит, ты уезжаешь сегодня, — говорит Мэй.

— Да.

Я поднимаю глаза и замечаю в огороде тетушку Эмму. Ощутив мое присутствие, она смотрит на меня. Я прижимаю руку к сердцу, и Мэй это замечает. На мгновение я забываю, где нахожусь, и даже не могу говорить — мне слишком тяжело. Наконец собираюсь с силами.

— Я приехала, чтобы попрощаться, — произношу я.

Оглядываюсь и вижу женщин, чей дом теперь здесь. Они ходят туда-сюда, занятые будничными делами. Такова теперь их жизнь, и все они работают и живут вместе.

Тетушка Эмма идет к дому с корзиной овощей для ужина. Как это знакомо. Все здешние женщины и дети готовят и ужинают сообща, за большим столом у Мэй. Меня охватывает странная тоска.

— Можешь остаться, — говорит Мэй. — Сама знаешь.

Мы обе понимаем, что это неправда. И все-таки я рада ее словам.

— Не могу.

Мать кивает.

Вот и все, чего я хочу. Наверное, все, чего я когда-либо хотела. Многое изменилось — и ничего не изменилось. Единственный способ поставить точку — уехать отсюда.

Я знаю, что нужно пойти и попрощаться с тетушкой Эммой, но не могу. Отчего-то эта картина глубоко меня трогает — как Эмма с корзиной овощей идет к дому. Такова ее нынешняя жизнь. Это невыносимо, и я не в силах заставить себя подойти к ней. Мэй читает мои чувства. Она видит, что я не могу двинуться. Несомненно, мать меня понимает.

— Попрощаешься с ней от моего имени?

— Когда будет подходящая минута, — кивает Мэй.

Мы стоим молча.

— Вряд ли ты вернешься, — говорит она. — Особенно теперь, когда Ева умерла.

— Да, — отвечаю я.

Она обнимает меня. Не в характере Мэй это делать и не в моем обыкновении это терпеть, но мы долго держим друг друга в объятиях.

— Позаботься о себе, — произносит она, когда я наконец отступаю. И я не сомневаюсь, что мать действительно беспокоится.

Визи сидит на причале и смотрит на меня, склонив голову. Гадает, что будет дальше. Каково наше следующее большое приключение? Я понимаю, что нужно уйти немедленно, раз уж вообще собралась уходить. Я поворачиваюсь и иду к лодке.

— София?.. — окликает Мэй.

Я оглядываюсь на мгновение.

— Что?

Она задумывается над чем-то — явно не в первый раз — и наконец решается.

— Я не могла бы любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью, — четко произносит Мэй.

Открытый океан. Туман. Мотор так вибрирует, что руки дрожат. Расстояние до суши можно определить по крику чаек, направление — по ветру. Минуту назад тумана не было, но именно так он и возникает в Новой Англии: не накатывается, а появляется клочьями. Он похож на подушку, а не на одеяло. Такой туман способен удушить.

Я не могу дышать — настолько он густой. Точнее, наоборот — я дышу слишком часто.

«Я не могла бы любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью».

Я непроизвольно сжимаю кулаки, чувствую спазмы от переизбытка кислорода.

Я задыхаюсь. Умираю.

Никакого бумажного пакета. Некуда подышать. Я складываю руки чашей. Бесполезно.

Оглядываюсь по сторонам. Некуда деваться.

Выключаю мотор и сижу, опустив голову меж коленей. Потом вспоминаю о стелазине. «В случае необходимости разбить стекло».

Глотаю таблетку не запивая. Она липнет к гортани. Я сглатываю и кашляю.

«Я не могла бы любить тебя сильнее…»

Я встаю, и лодка сильно раскачивается. Приходится сесть.

Этот туман мне однажды снился. Я прищуриваюсь, ожидая увидеть Еву или Линдли, обрести проводника. Но никого нет.

Я сижу на дне лодки, боясь подняться. Опасаюсь, что сделаю это неосознанно. Я не доверяю себе.

Ни звука. Нет птиц, нет воздуха. Только плетение на воде — темное кружево.

А потом, на мгновение, вижу силуэт морского конька.

Инстинкт подсказывает мне отвернуться, но я умираю. Как будто я уже умерла.

Вернуться домой. Сесть на самолет. Улететь в Калифорнию.

Я включаю мотор. Лодка не двигается.

Я пригвождена к месту. Застыла. Кэл здесь. Он наваливается на меня. Душит. Потом его лицо меняется. Это уже не Кэл, а Джек.

Я кричу.

«Позволь мне вернуться домой… Пожалуйста… Отпусти…»

Завожу мотор. И вижу части тела. Они плавают в воде. Рука, нога, торс. В натуральную величину. Так кажется, пока я не подплываю ближе. Нет, они не настоящие. Крошечные. Пластмассовые? Нет. Керамические. Ритуальные. Я видела такие в Лос-Анджелесе. Я плыву среди milagros, пока туман не рассеивается, и тогда прямо по курсу возникает Уиллоуз. Я заставляю себя думать, мысленно составляю список. Вернуться в Лос-Анджелес. Позвонить доктору Фукухара. Попросить помощи. Я справлюсь. Нужно помнить об этом, иначе я умру прямо здесь. Вернуться в Лос-Анджелес. Позвонить доктору Фукухара…