Сочинив эту песнь верной дружбе, Дионисио взял пистолет Рамона и взвесил на руке. Кликнул кошек и вниз по улице направился в лагерь «чокнутых».

Им встретился дерганый человечек в очках – в руках блокнот, карманы набиты пересохшими авторучками. Он издали рассмотрел Дионисио и его необыкновенных ягуаров, а потом всю неделю таскался за ним по пятам, изводя вопросами, которых Дионисио даже не слышал, сосредоточившись на единственной своей цели.

Этого господина звали Нарцисо Альмейда; знаменитый своим бесстрашием репортер «Прессы», он, рискуя жизнью, четыре года освещал события кокаиновой войны в стране и подробно докладывал о ее ужасах властям предержащим. Его прислали с совершенно обычным заданием – выяснить, почему один из самых прославленных борцов с наркомафией так надолго погрузился в молчание; вместо этого благодаря единственной сенсационной статье Нарцисо Альмейда больше кого-либо несет ответственность за возникновение фантастического мифа о Дионисио Виво.

Ваш корреспондент прибыл в Ипасуэно, имея редакционное задание: взять интервью у знаменитого Дионисио Виво и выяснить, почему сеньор Виво прекратил писать материалы, известные как «письма о кокаине». Редактор «Прессы» заподозрил, что сеньору Виво заткнули рот.

Однако за последние несколько дней я стал очевидцем столь невероятных событий, что даже репортеру с моим опытом почти невозможно их вразумительно передать или объяснить. А потому я просто изложу их здесь и предоставлю читателю понимать как угодно.

Приехав, я почти сразу обнаружил: либо никто не знает, где живет сеньор Виво, либо его охраняют от докучливых незнакомцев. Каждый раз в ответ на мой вопрос я слышал местную поговорку «pregunta a las mariposas».[51] Многажды получив рекомендацию справиться у бабочек, я довольствовался тем, что устроился в баре и послушал, о чем открыто говорят люди.

Из услышанных разговоров выяснилось, что сеньор Виво, скорее, человек-легенда, нежели существо из плоти и крови, а по крупицам собранные сведения походили на содержание классических энциклопедий. Мне стало известно, что в ратуше его ожидают тридцать мешков нераспечатанных писем – это наименее примечательная информация из всего, что я о нем собрал. Все здесь верят в абсолютную неуязвимость сеньора Виво и считают, что любой, кто попытается нанести ему рану, получит ее сам. Люди убеждены, что он обладает магической способностью срывать все покушения на свою жизнь, уже дважды умирал, а потом воскресал из мертвых. Говорят, у него неимоверное количество детей от женщин из лагеря на окраине города, и у всех мальчиков на шее такие же шрамы, как у сеньора Виво. В этом я убедился самолично. Следует добавить, что женщины из лагеря не предлагали мне обращаться к бабочкам, но пригрозили сбросить в ущелье. Интересно, что сеньор Виво обращается к ним «сестра», хотя их отношения весьма далеки от подобной родственной связи. Сеньор Виво управляет автомобилем столь древним, что местные жители убеждены, будто машина работает не на бензине, а на колдовской силе. По слухам, сеньор Виво умеет превращаться в козла или льва, может повелеть виноградной лозе расти, а также правит колесницей, запряженной ягуарами. Если его связать, путы спадают. Переговорив с несколькими студентами Ипасуэнского колледжа, я выяснил, что сеньор Виво считается вдохновенным педагогом и насмешничает над любой темой, которую преподает. Я узнал, что он известен абсолютной неподкупностью, а в минуты гнева способен вырастать до невероятных размеров, приобретая устрашающий вид. Мне рассказали также, что его постоянно сопровождают два чрезвычайно больших черных ягуара, которым также невозможно причинить вред и которые едят лишь ради удовольствия, но не для поддержания сил. Говорят, с ними подружится любой, кто угостит их шоколадом. Я слышал, эти необычные создания – особый вид кошачьих, выведенный в местечке под названием Кочадебахо де лос Гатос. В местном полицейском управлении я просил показать местоположение этого города, и мне на полном серьезе указали на карте участок, находящийся под водой. Повсюду, где заходила речь о сеньоре Виво, я слышал слово «колдун» и понял, что он внушает сильный суеверный страх, но в то же время пользуется большой любовью.

Простейший способ знакомства, решил я, – посещение занятий в колледже; лекции сеньора Виво открыты для широкой публики, что, вероятно, является политикой руководства по укреплению репутации учебного заведения.

Следующие несколько дней я посещал все лекции сеньора Виво по философии – сначала из любопытства, потом из неподдельного интереса. Я попробую передать читателям общее впечатление об этих лекциях, описав первую.

Аудитория была битком набита студентами, в том числе с других факультетов, и людьми, которые, подобно мне, к колледжу отношения не имели. Сеньор Виво (в обществе двух невозмутимых кошек, о которых ниже) читал лекцию о монадологии Лейбница. Он представил теорию этого философа так ясно и четко, так напористо и живо, так разумно и убедительно, что вскоре все мы убедились в бесспорной реальности заранее установленной гармонии, принципа достаточного основания, доминирующей и подчиненной энтелехии, принципа тождества незримого, а также лучшего из возможных миров. После этого сеньор Виво заявил, что собирается доказать, какое это все г…о (разговорное вульгарное обозначение экскрементов), что и сделал столь же ясно, разумно и напористо. По завершении лекции присутствовавшие восторженно аплодировали и многие остались в аудитории, чем отвлекли сеньора Виво от сиесты.

Мне удалось проследовать за сеньором Виво от колледжа до дома, но, признаюсь, он имел вид столь величественный, что я не дерзнул подойти и довольствовался терпеливым ожиданием его очередного появления.

Довольно скоро он вышел, одетый в дурно сидящий костюм – брюки чересчур длинны, пиджак мал, – и это подало мне мысль, что он один из тех, кому никогда не удается выглядеть респектабельно. С ним шли его поразительные кошки, в руках он держал музыкальный инструмент, похожий на огромную разукрашенную мандолину, и пачку исписанной нотной бумаги.

Я проследовал за ним на похороны некоего Рамона Дарио, полицейского и, как выяснилось, близкого друга сеньора Виво. Господина Дарио жестоко пытали, а затем лишили жизни убийцы-подручные сеньора Экобандодо за день до того, как я начал свое повествование. Во время службы сеньор Виво и четверо других музыкантов – студенты музыкального отделения Ипасуэнского колледжа, как я позже выяснил, – исполнили сочинение сеньора Виво в честь покойного друга под названием «Реквием Ангелико». Музыкальное произведение оказало глубокое воздействие на всех, включая меня, хоть я и не был знаком с усопшим. Это сочинение поразительной цельной красоты, состоящее из двух мелодий. От первой темы душу рвет тоска, грусть, но затем эта тема внезапно выплескивается во вторую, торжественную и неизъяснимо возвышенную. Могу засвидетельствовать, что в момент, когда первая тема перешла во вторую, среди собравшихся не было ни единого человека, по лицу которого не катились бы слезы. Без стеснения признаюсь, что ваш корреспондент не составил исключения. Прилагаю фотокопию партитуры произведения, которую по моей просьбе сделала служащая муниципалитета, снявшая копию и для себя.

Некоторое время служба не могла продолжаться, поскольку священника душили слезы, а по ее окончании все прошествовали на погребение, где сеньор Виво произнес речь, еще более впечатляющую, нежели выступление в Вальедупаре его знаменитого отца перед отправлением траурного кортежа с телом генерала Карло Мария Фуэрте, которое ваш корреспондент освещал в настоящем издании лет восемь назад.

Ночь я провел в довольно шумном заведении «У мадам Розы», которое здесь именуют «гостиницей», чем вводят в заблуждение приезжих, а утром увидел на площади сеньора Виво с кошками. На нем была только перехваченная ремнем рубаха, за поясом пистолет. Он выглядел, как мессия, иначе не скажешь: длинные волосы и устремленный вдаль неподвижный взгляд поразительно голубых глаз. Ощутимо трепеща в присутствии кошек, которые, должен заметить, минимум на полметра длиннее и пяди на четыре выше обычных особей, я приблизился к сеньору Виво, чтобы взять интервью, но за все время, что находился с ним, не добился ни единого слова. Я впервые в жизни чувствовал себя невидимкой.