Затем, согласно годами отточенному церемониалу, каждый облачался у себя в комнате. Его превосходительство изображал Озириса,[29] увенчанного египетской короной, смахивавшей на большой белый презерватив с огромными зелеными гусеницами спереди и сзади. Президент клеил себе длинную навощенную бороду, загибавшуюся внизу, и закутывался в белый халат, который по замыслу должен был напоминать обмотки мумии, поскольку Озирис – не только бог воскрешения, но и судия мертвых. Его превосходительство держал в руках посох и цеп, а на челе нес невероятно серьезную возвышенность помыслов.

Сеньора Веракрус появлялась в весьма правдоподобном образе Изиды.[30] В руке систрум,[31] на голове впечатляющее сооружение из пары изящно изогнутых коровьих рогов с сияющим солнечным диском между ними. На лбу красовалась голова чучела кобры; пряди волос, как полагается, выпущены перед ушами. Черный парик с длинными волосами перехвачен золотым обручем, на шее разноцветное ожерелье, на руках у плеч и в запястьях – тройные браслеты. Босая, стройное тело затянуто в белое платье без бретелек, похожее на чехол, а подведенные черным карандашом глаза изумительно подобны очам Гора.[32]

Затем они вводили в комнату своего магического первенца – огромного черного ягуара в красном воротнике, сверкавшем самоцветами; присутствие твари, что могла сойти за богиню Сехмет или Бает, добавляло всей атмосфере достоверности. Поразительная зверюга сворачивалась на коврике и весь дальнейший ритуал дрыхла.

Приняв вид и, стало быть, переняв мощь божеств, чета становилась лицом к лицу и возлагала руки на плечи друг другу. Очень торжественно и убежденно они нараспев прочитывали все сорок два стиха возвышенного «Утверждения Невинности», которые отыщутся во всех почтенных вариантах «Книги мертвых».

Прочитав весь текст по пришпиленной к стене шпаргалке, сеньора Веракрус обращалась к супругу: «Ты – мой царь, мой воскресший Озирис, мой жрец!», а тот разводил руки, перед тем скрещенные на груди в знак Озириса Усопшего, и поднимал их, обратив ладонями вверх – символом Озириса Воскресшего.

Затем его превосходительство взывал к супруге: «Ты – моя царица, моя ожившая Изида, моя жрица!»

Стараясь избежать не подобающей богам спешки, они раздевали друг друга и ныряли в постель. Потом следовал длительный период, когда они с величайшей томностью ласкали друг друга во всех доступных местах, время от времени прерываясь, чтобы освежиться посредством охлажденного шампанского, которое некогда французский посол порекомендовал как крайне мощную поддержку в эротических затеях. Этот господин утверждал, что в низу желудка есть клапан, который захлопывается, едва туда попадает что-то очень холодное. Когда температура продукта становится приемлемой для переваривания, клапан открывается и разом сбрасывает все шампанское в кишечник, чем и объясняется бодрящее воздействие этого напитка.

Когда уже не хватало сил выносить танталовы муки и возникали все необходимые условия для мистического соития, сеньора Веракрус с божественным апломбом усаживалась на президентский член и с изысканной нежностью обхватывала его влагалищем; этот панамский трюк позволял обоим еще долго удерживаться на грани взрыва. Если вдруг его превосходительство чувствовал неудержимый порыв раствориться в оргазме, он сосредоточивался на необычном головном уборе жены, что помогало отползти от края пропасти.

Во время этого грандиозного ритуала всегда случались любопытные паранормальные явления, порожденные напряженной концентрацией и великолепием наслаждения. В этот раз свернувшийся калачиком огромный черный ягуар взлетел и продолжал спать, зависнув в метре над полом, а стрелки дворцовых часов согнулись под прямым углом. Вдобавок комната наполнилась ароматом печеных плодов и поджаренного тмина, а сеньора Веракрус отчетливо почувствовала, как по спине вверх-вниз пробегают персты ангела.

Когда это произошло, она уже не могла сдерживаться и достигла такой сокрушительной кульминации, что увенчанный рогами и солнечным диском убор слетел с головы, а египетская корона его превосходительства наползла ему на глаза. Но это не отвлекло их от наивысшей сосредоточенности, ибо в момент божественного распада на части они всей силой воображения представляли свое долгожданное «магическое дитя», каковым на сей раз была внезапная смерть Заправилы.

Потом, когда здоровенная кошка с грохотом шлепнулась на пол, а все дворцовые часы отстали на десять минут, сеньора Веракрус, рыдая и трепеща, лежала в объятиях мужа.

– О, папулик! – стонала она. – Еще хочу!

По лицу его превосходительства промелькнул испуг, и президент вновь подумал об операции.

Ночью мама Хулия была шокирована скрипом половиц, когда влюбленные сновали друг к другу в комнаты, полагая, что маскировочный слив воды в туалете и неумолчный стрекот сверчков заглушат шум. Генерал сказал: «Перестань, женщина, совершенно ясно, что они женаты дольше нас», – после чего она утихомирилась и великодушно договорилась сама с собой делать вид, что в ее почтенном доме по ночам царит католическое целомудрие.

Мама Хулия с генералом отбывали на отдых в Коста-Рику, и по обычаю для пригляда за домом вызвали Первую Весну. Достоверно никто не знал, кому и кем она доводится и вообще родственница ли, но она уже так давно считалась членом семьи, что не имело значения, если б она вдруг оказалась самозванкой, самой собой или кем-то там еще. Мама Хулия была убеждена, что даже с батальоном слуг Дионисио за порядком не уследит, и, вероятно, растерялась бы, выясни она вдруг, что сыну это по силам. Первой Весне, индианке-полукровке, было под семьдесят. В молодости она отличалась возмутительной неразборчивостью в связях, а старость посвятила поискам мужа. Эта женщина страдала расстройством личности, которое не мог вылечить ни один врач. Расстройство заключалось в том, что она не понимала шуток, хотя обладала грубоватым чувством юмора и обескураживающей привычкой говорить непристойности. У Первой Весны имелся и грех поменьше: она несводимыми чернилами вечно вписывала неверные ответы в сборники кроссвордов, чем приводила в беспомощную ярость маму Хулию, пока она не приучилась загодя прятать кроссворды в чемодан. Первая Весна интересовалась всем, но ни в чем, похоже, не разбиралась; обижалась на невинные замечания, а по правде обидные оставляла без внимания; как и мама Хулия, она обладала даром нянчиться с подранками и так же покорно смирялась с неизбежным, когда Дионисио приводил в дом подружек. Первая Весна тотчас подпала под чары Аники и переставала ворчать, едва та ее обнимала. Дионисио рассказал подруге, что с тех пор как Первая Весна служила в Мехико, ее любимое блюдо – барашек под соусом агуакате, и, вполне возможно, она будет подавать его каждый день – пророчество, сбывшееся в точности.

Когда прибыла Первая Весна с чемоданами, набитыми, можно подумать, свинцом и застывшей вулканической лавой, а генерал с мамой Хулией отбыли, для Дионисио с Аникой наступили счастливейшие времена. Аника вдруг сбросила все свои комплексы, будто изветшавшую одежду. Она при всех держала Дионисио за руку, ненасытно целовалась с ним прямо на глазах у блюстителей общественной морали и согласилась, наконец, что когда они вместе, каждый из них лучше, чем порознь.

Родители отсутствовали, Первая Весна храпела и во сне ругалась в дальнем конце дома, где ей грезились верблюды с львиными головами, совокупляющиеся с Президентом, и влюбленные проскальзывали друг к другу в комнату, даже не сливая воду в туалете. Аника, с каждым днем все более юная, лежала в ожидании под москитной сеткой, с гримасками, предваряющими акт любви: покусывала нижнюю губку, вскидывала бровки, а глаза у нее светились предвкушением наслаждения.