Человека, впервые увидевшего этих людей, невольно охватывает жуткое чувство. И мужчины и женщины рабо­тают обнаженными, единственная их одежда — узкая набед­ренная повязка. Все, как один, острижены наголо; брови, волосы под мышками и в других местах выбриты, поскольку известняковая пыль, проникая в корни волос, делает их хрупкими и ломкими. Только по груди и по бедрам можно определить, кто из рабочих мужчина, а кто — жен­щина.

У всех крепкое телосложение. По сравнению с наголо остриженными головами их обнаженные тела выглядят непропорционально большими. Безбровые лица с сонными глазами, всегда плотно сжатые губы создают впечатление чего-то ненормального, нечеловеческого. Такое ощущение еще более усиливается при взгляде на женщин: лишенные волос черепа, тяжелые руки, мотающиеся при каждом дви­жении груди, мощные, мясистые бедра, кривые короткие ноги, заставляющие вспомнить о рахите... Обожженная до коричневого цвета кожа, покрытая белыми точками при­ставшей к телу известняковой пыли, медленные, тупые дви­жения согбенных фигур вызывают в воображении образы не столько человеческие, сколько неких непонятных чудо­вищ.

За исключением двух-трех дней в году, когда произво­дится очистка печей, цех работает круглые сутки. Работа ведется посменно: десять человек работают, пятеро отсы­паются. Раз в месяц — тоже посменно — рабочие отдыха­ют. Но и в эти дни они не имеют привычки ходить в город, чтобы поразвлечься, не пытаются завязать знакомства с местными жителями. Их мир ограничен заводом и разделен­ным на клетушки бараком, в котором они живут. В этот мир никому извне хода нет.

Рабочие завода еще более молчаливы и бесстрастны, чем служащие. Они двигаются крайне медленно, словно их плечи постоянно отягощены тяжелым грузом. В их жестах ощущается какая-то заторможенность. Время от времени они выходят из заводских ворот, усаживаются рядышком на насыпи у реки Нэтогава. Они глядят на медленно катящую полны реку, на судоремонтные мастерские на противопо­ложном берегу, закусывают, курят, молчат (в моем блок­ноте записано: сидят, словно заросшие мхом каменные изваяния будд). Они не глядят друг на друга, не проявляют желания переброситься хотя бы словом. И хотя эти люди сидят, почти соприкасаясь телами, кажется, будто каждый из них отделен от соседа непроницаемой стеной.

—  Все они каторжные, — переговаривались между собой местные детишки.

—  Есть и убийцы.

—  А тот новый, с красным пятном, говорят, он двоих зарезал, — задохнувшись от возбуждения, шепчет мальчик постарше.

Мужчине, которого он упомянул, на вид лет тридцать пять — сорок, на его левом виске и части щеки большое родимое пятно красно-бурого цвета.

Никто не знал, как он попал на завод. Правда, то же самое можно сказать и об остальных рабочих. Здесь не интересовались ни прошлым, ни происхождением.

Да и вообще, что могло иметь значение для этих лишен­ных волос и бровей, обнаженных и одинаково покрытых слоем известняковой пыли людей? Они загружали в печь раковины, подбрасывали в топку дрова, насыпали в мешки известняковую муку и относили их на берег, к пристани. Монотонная, изо дня в день одна и та же работа. Стоило раскрыть рот, как туда сразу попадала пыль. Поэтому они постоянно хранили молчание, словно немые. Понятно, когда появился новый человек, никто из них не подумал поинтересоваться, кто он, откуда и каково его настоящее имя. Просто их стало на одного больше. Вначале, пока новичок еще отличался от остальных цветом кожи и не при­обрел опыта в работе, кое-кто иногда обращал внимание на его промахи. Хлопали белыми от муки ресницами, погляды­вали удивленно из-под красных, воспаленных век, но, при­знав в нем новенького, сразу теряли к нему интерес. Посте­пенно он усвоил необходимые несложные операции, кожа его приобрела такой же коричневый цвет, как у других, и он полностью слился с остальной массой. Теперь к нему уже никто не приглядывался.

Единственное, что отличало его от остальных рабо­чих, — это красное родимое пятно. Он вел себя скромно, был непритязателен, хорошо трудился, старался не выде­ляться и охотно выполнял даже такую работу, от которой другие отлынивали. Каждый из вновь поступавших вначале вел себя так же, стараясь продемонстрировать свое трудо­любие либо действительно проявляя интерес к новой рабо­те. Однако у мужчины с родимым пятном были иные, более примитивные мотивы: просто он считал это работой, кото­рую следует выполнять. Поэтому его отношение к своим обязанностям оставалось неизменным и через полгода, и спустя почти год. Во всяком случае, так казалось.

Как бы ни выглядели рабочие завода в глазах посторон­них, на деле им не было чуждо ничто человеческое. Эти лишенные волос бессловесные существа с невыразительны­ми, похожими на маски лицами умели сердиться и радовать­ся, печалиться и страдать, надеяться и желать. Более того, вынужденная обстоятельствами молчаливость, закованность в известняковую броню приводили время от времени к бурному проявлению в них человеческих чувств.

Спустя примерно год после прихода на завод человек с родимым пятном стал ощущать внутреннее беспокойство, которое всячески старался скрыть от окружающих. Его начали тревожить женщины.

Первое время здешние женщины казались ему уродли­выми беспозвоночными, и единственным чувством, которое он к ним испытывал, было отвращение. Но шли дни, прохо­дили месяцы, и он стал воспринимать их как женщин. Теперь его глаза неотрывно следили за их движениями и жестами, обоняние жадно ловило исходившие от них запа­хи. Мерно раскачивающиеся тяжелые груди, нижняя часть живота, выступающая более рельефно благодаря узкой, плотно прилегающей набедренной повязке, широкие бедра, мясистые ягодицы — все это возбуждало его своей первоз­данной простотой и откровенной неприкрытостью.

Из пяти женщин его больше всего привлекала одна. Она была молода, невысокого роста, с несоразмерно крупным по сравнению с маленькой головой и короткими ногами телом и, конечно, замужем.

Вначале она показалась ему самой некрасивой, даже уродливой. Однако со временем именно эта уродливость стала все более притягивать его. Ее грудь и бедра были особенно развиты; казалось, во всем ее приземистом, упитан­ном теле лишь они жили и двигались, как бы существовали сами по себе. Круглый живот со складками жира, чрез­мерно широкий таз, тяжелые, мясистые, резко выступа­ющие ягодицы таили в себе неиссякаемую чувственность.

От нее исходил довольно резкий запах. Этот запах вре­менами усиливался, и тогда у него темнело в глазах, кровь бросалась ему в голову и все тело начинало пылать. Чувствуя, что он больше не в силах себя сдержать, мужчина бросал работу и убегал к поросшему камышом болоту, мучительно пытаясь справиться с пароксизмом похоти. Это не раз наблюдали детишки, приходившие на болото ловить рыбу.

Тот осенний день ничем не отличался от предыдущих. После полудня к пристани причалило судно, и большинство рабочих отправились грузить на него мешки с известняко­вой мукой. Он остался дежурить у печей. Несмотря на позднюю осень, около печей было жарко, в воздухе висела плотная белая завеса известняковой пыли — она колеба­лась, образуя причудливые складки и завихрения.

Когда он направлялся к печи с очередной охапкой дров, в нос ему неожиданно ударил резкий запах, напоминавший одновременно запах ржавого железа и звериного молока. Ещe до того как мужчина заметил женщину, он понял, что именно от нее исходит этот запах. Он повернул голову, насколько позволила охапка дров. С шеи осыпалась извест­няковая пыль, обнажив тонкие полоски коричневой кожи. Женщина стояла у входа. Она вошла, поправила набедрен­ную повязку и, тяжело ступая, направилась в угол, где были сложены дрова. Она казалась очень уставшей. Он перевел взгляд на пол — на припорошенных белой пылью досках виднелись красные пятнышки. Дверца топки, куда он соби­рался подкинуть дрова, была открыта, отблески пламени окрасили стоявшую в воздухе пелену пыли в оранжевый цвет, и в этом призрачном освещении четко обозначилась цепочка красных капель, протянувшаяся вслед за направ­лявшейся в угол женщиной.