Разъяренный, рычащий Барт застал их в самом разгаре акта. Увидев их на заднем сиденье автомобиля со сплетенными руками и ногами, совершенно нагих, Барт рывком открыл дверцу и вытащил Виктора за ноги из машины, так что тот упал лицом на гравий. Не давая парню опомниться, Барт начал бешено работать кулаками.

Синди впала в ярость и, пронзительно крича, швырнула свою одежду прямо в лицо Барту, нимало не заботясь о том, что совершенно нага. Барт не мог видеть долю минуты, и это дало Виктору возможность вскочить и нанести ответный удар, однако нос его уже был расквашен, а под глазом чернел синяк.

– Барт был как зверь, мама! Это так ужасно: он был как сумасшедший! Когда Виктор ударил его в челюсть, а потом – ниже пояса, Барт согнулся, вскрикнул; но удар был не очень сильный, и тут же Барт накинулся на него с такой ненавистью, что я думала, он Виктора убьет. Я слышала, что удар ниже пояса парализует мужчину, но Барт оправился очень быстро, мама.

Синди пересказывала мне все это и рыдала.

– Он был сам дьявол и кричал такие ужасные слова, которые мне самой запрещает употреблять. Он сбил Виктора с ног и избил его до потери сознания. А потом обернулся ко мне. Я боялась, что он изуродует мое лицо, разобьет мне нос, чтобы сделать безобразной. Он ведь грозился сделать это. Я как-то умудрилась к тому времени надеть платье, но на спине молния никак не застегивалась. Барт схватил меня за плечи, встряхнул так, что платье упало с меня, и я снова стала голой, но он даже не обратил на это внимания. Глядя мне прямо в глаза, он стал бить меня по щекам, пока у меня не закружилась голова. Я уже готова была свалиться в обморок. Тут он подхватил меня, как мешок с зерном, перекинул через плечо и потащил, оставив бесчувственного Виктора на дороге. Это было так унизительно, мама! Он тащил меня, как какого-нибудь теленка или овцу. Я плакала, кричала, умоляла всю дорогу, просила вызвать «скорую помощь», чтобы она увезла Виктора, но Барт не слушал меня. Я умоляла его, чтобы он хотя бы позволил мне одеться, но он сказал только, чтобы я заткнулась, иначе мне несдобровать. Потом он принес меня…

Она вдруг замолчала и с широко раскрытыми от ужаса глазами застыла на полуслове.

– Куда он принес тебя, Синди? – спросила я, предчувствуя что-то ужасное, настолько же униженная сама, как и Синди.

Я была в ярости от рассказа Синди: я злилась на Барта, живо почувствовав унижение Синди как свое собственное, и злилась на нее саму за то, что она ослушалась моих увещеваний и снова повела себя так легкомысленно.

Синди докончила рассказ слабым, виноватым голосом, опустив голову так, что волна волос упала ей на лицо:

– Домой, мама… просто домой.

Здесь было что-то недоговоренное, но она отказывалась рассказать больше. Мне хотелось вновь устроить ей выволочку, сказать, что она прекрасно знает взрывной темперамент Барта, но она была и так уже достаточно травмирована.

Я встала:

– Я лишаю тебя всех твоих привилегий, Синди. Прикажу прислуге снять твой телефон, чтобы ты не могла больше договариваться ни с кем из твоих ухажеров о свидании. Я выслушала тебя, а еще утром Барт рассказал мне эту историю с его точки зрения. Да, я против его методов наказания: как тебя, так и твоего дружка. Он действительно зверь, и я извиняюсь за него. Однако мне думается, что ты уж слишком сексуально раскованна. Ты не можешь отрицать это: я собственными глазами видела тебя с твоим другом Лансом. Мне больно, что ты настолько равнодушна к моим просьбам. Я понимаю: трудно быть чем-то отличной от своих ровесниц, но я надеялась, что у тебя достаточно разума, чтобы подождать, пока ты не научишься управлять собой в интимных отношениях. Я бы не допустила, чтобы незнакомый мужчина пальцем до меня дотронулся, а ты отдаешься человеку, с которым впервые встретилась! Совершенно незнакомому мужчине, который мог нанести ущерб твоему здоровью!

Она простонала жалобным голосом:

– Мама, помоги мне!

– Разве я не старалась помочь тебе? Не прикладывала для этого достаточно усилий? Послушай меня, Синди, хоть однажды внимательно послушай! Любовь сильна только тогда, когда ты сначала долго изучаешь своего любимого, позволяешь ему узнать тебя, а уж потом начинаешь думать о сексе. И тем более не идешь на поводу у первого встречного!

Синди посмотрела на меня с досадой:

– Мама, все книги только и пишут что о сексе! Нигде в книгах ничего не сказано о любви. Между прочим, большинство психиатров говорят, что такого понятия, как «любовь», вообще не существует. И ты сама никогда не объясняла мне, что это за любовь такая. Я даже не знаю, существует ли она. Я думаю, что секс в моем возрасте так же необходим, как вода и пища, а любовь – не что иное, как возбуждение. Это означает, очевидно, что твое сердце сильно бьется, пульс ускоряется, кровь бурлит, а дыхание учащается… Но тогда эта самая любовь – не более чем природная потребность, а секс ничем не хуже, чем желание поспать. Так что, несмотря на твои старомодные идеалы, я все равно не вижу ничего дурного в том, чтобы уступить, если парень упрашивает тебя. Да, и не смотри так на меня! Виктор хотел меня, а я – его! Он не заставлял меня, не насиловал. Да, я хотела того же, что и он, и позволила ему сделать это!

Она вскочила и посмотрела на меня в упор голубыми глазами:

– Ну что ж ты?! Давай назови меня грешницей, как называет Барт! Кричи, говори, чтобы я убиралась; грози, что я попаду в ад! Я поверю тебе не больше, чем я верю ему. Если все это так, тогда девяносто девять процентов людей – грешники и им дорога в ад, включая тебя и твоего брата!

Потрясенная и оскорбленная до глубины души, я не смогла ничего сказать и вышла.

Проходили чудесные летние дни, а Синди все дулась на меня, на Барта, даже на Криса, запершись в своей комнате. Если к столу выходили Барт или Джоэл, она отказывалась есть. Она даже перестала принимать душ по нескольку раз в день. Ее волосы стали такими же тусклыми, как у Мелоди в ее последние несчастливые месяцы в нашем доме; и, казалось, она встала на тот же путь забвения всех нас, что и Мелоди. Однако даже горечь ее положения не отняла у нее огня и красоты, и ее глаза все еще блестели, а сама она была все так же хороша.

– Ты добьешься лишь того, что станешь чувствовать себя несчастной, – сказала я ей однажды, войдя в ее комнату и увидев, как она поспешно выключает телевизор.

В ее комнатах было все, что может пожелать молодая женщина, всевозможные предметы роскоши, исключая лишь телефон, но Синди будто стремилась доказать всем, что ей в жизни не остается ничего, кроме единственного удовольствия – смотреть телевизор.

Она сидела на кровати, с обидой глядя на меня.

– Отпусти меня, мама! Пойди к Барту, скажи ему, что я уезжаю и никогда больше не потревожу его. Я никогда не вернусь в этот дом! Никогда!

– Куда ты уедешь, Синди, и чем ты будешь заниматься? – спросила я, опасаясь, что однажды она тайком убежит и мы никогда больше не узнаем о ней.

Денег у нее было самое большее на две недели.

– Я буду жить так, как хочу! – закричала она. По ее бледному лицу, уже потерявшему красивый летний загар, потекли слезы жалости к самой себе. – Ты и отец всегда были щедрыми ко мне, поэтому у меня не будет необходимости торговать собой за деньги, если это то, о чем ты думаешь. Но именно сейчас мне хочется этого. Я теперь ощущаю себя именно такой, какой Барт не хотел меня видеть и от чего он меня предостерегал. Так пусть он торжествует!

– Нет уж, тогда оставайся в этих комнатах до тех пор, пока ты не ощутишь себя такой, какой я хочу, чтобы ты была. И только тогда, когда ты сможешь разговаривать со мной уважительно, без крика, и принять здравое решение о том, что ты намереваешься делать в этой жизни, – только тогда я помогу тебе уехать из этого дома.

– Мама! – с рыданиями бросилась она ко мне. – Я не могу выдержать твоей ненависти! Я же не виновата, что люблю парней, а они – меня! Я была бы рада хранить и беречь себя для некоего прекрасного принца, но я никогда его не встречала в жизни! Когда я отказываю парням, то они просто идут к другой девушке, которая не откажет. Как тебе это удалось, мама? Как ты удерживала всех этих мужчин, что они любили тебя, и только тебя?