– Простите мне, если я чем-то пренебрег в учениях Сына Божьего, – смиренно проговорил он.

– Кори, Кэрри, пошли, – позвала я, вставая. – Пойдем посмотрим, что делает папа.

Он резко вскинул поникшую было голову. Его бледный взгляд засиял, на губах появилась улыбка. Он кивнул:

– Да, вот вы и проговорились. Для вас они – те, «другие» близнецы, дьявольское семя, посеянное в дурную почву.

– Как вы смеете! – накинулась я на него.

Я не знала, что, называя детей именами моих погибших, дорогих сердцу близнецов, я добавляла масла в огонь – огонь, уже разгоравшийся в нашем семействе.

Как-то утром яркий солнечный свет затмили грозные тучи, и я поспешила срезать свежие еще от росы цветы. Занимаясь этим, я увидела Тони, которая ставила в вазу молочного стекла свежие маргаритки для Джори. Он работал в саду над акварелью, изображавшей прекрасную темноволосую женщину, собирающую цветы и весьма похожую на Тони. Я была скрыта густым кустарником и могла подслушивать без риска быть увиденной. Моя интуиция подсказывала мне, что сейчас что-то произойдет.

Джори поблагодарил Тони, улыбнулся ей, промыл кисть и, опустив ее в голубую краску, добавил несколько штрихов.

– Никак не найду точного оттенка для неба, – пробормотал он. – Вечно оно меняется… ах, чего бы я не отдал за то, чтобы перенять мастерство Тернера…

Она стояла, наблюдая, как я думала, за тем, как красиво заиграло появившееся солнце на иссиня-черных волнистых волосах Джори. Он перестал бриться, и это шло ему, делая его мужественнее. Он внезапно взглянул на Тони и заметил ее пристальный взгляд.

– Простите за мою небритость, Тони, – смущенно проговорил он. – Но несколько дней и так были потеряны для меня, а сегодня я спешил сделать кое-что до дождя. Ненавижу, когда я не могу выйти порисовать на пленэре.

Она ничего не сказала, продолжая все так же стоять, и солнце красиво золотило ее загорелую кожу. Он также долгим взглядом посмотрел на Тони и добавил:

– Спасибо за маргаритки. Но в честь чего?

Наклонясь, она подняла несколько рисунков, которые были выброшены им в корзину. Прежде чем отнести их в мусоросборник, она задержалась на них взглядом – и вспыхнула.

– Вы рисовали меня, – тихо проговорила она.

– Выбрось это! – резко сказал Джори. – Это все ерунда, нестоящее. Я рисую цветы, горы, неплохо получаются пейзажи, но портреты для меня – сущее наказание. Я никак не могу схватить вашу сущность, Тони.

– А я думаю, что они очень хороши, – несмело запротестовала Тони, не отрываясь от рисунков. – Вы не должны их выбрасывать. Можно мне взять?

Она заботливо расправила складки на листах и подложила их под тяжелую стопку книг на столе, чтобы распрямились.

– Меня наняли для того, чтобы ухаживать за детьми и за вами. Но вы никогда не просите меня сделать что-либо для вас. Ваша мать любит играть с детьми по утрам, поэтому у меня остается много времени… Могу я сделать что-нибудь для вас?

Он неторопливо наложил серые тени на низ облаков на акварели, затем развернул свое кресло так, чтобы видеть ее:

– Когда-то давно я мог бы на что-то надеяться. Но сейчас я предлагаю вам оставить меня. Простите, но паралитикам незачем играть в эти возбуждающие игры, – добавил он с кривой улыбкой.

Она казалась поверженной его отказом, но не ушла, а села в шезлонг.

– Вот и вы теперь ведете себя по отношению ко мне так же, как Барт. «Убирайся, – кричит он, – оставь меня»… Не думала я, что вы так похожи.

– А почему бы нет? – с горькой иронией спросил он. – Мы же братья, сводные братья… У нас обоих есть свои сложности, и в такие моменты нас лучше оставить одних.

– Мне казалось, что он – лучший мужчина на свете, – грустно сказала она. – Но я перестала доверять собственному мнению. Я надеялась, что Барт женится на мне, а теперь он кричит на меня, приказывает не попадаться ему на глаза. Потом зовет меня к себе и просит прощения. Я хотела бы покинуть ваш дом и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня, будто кто-то нашептывает, что мне пока рано уезжать…

– Ну что ж, – сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. – Это все Фоксворт-холл. Переступив однажды его порог, вы уже не можете покинуть его.

– Но ваша жена уехала.

– Она – да. Что ж, за это ее можно только уважать.

– Вы говорите с такой горечью.

– Я не горький, а кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Вечно парю между раем и адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шуршание колес моей каталки.

– Но почему вы остаетесь здесь, если это так?

Джори резко обернулся и уставился на нее потемневшими глазами:

– Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит, вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществятся… Вы не Фоксворт и не Шеффилд. К Фоксворт-холлу вас ничто не привязывает.

– Отчего вы так его ненавидите?

– Отчего вы не ненавидите его?

– Иногда ненавижу.

– Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.

– А как будете жить вы?

Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.

– Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место – здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.

– Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?

– Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. Родителям хватает их самих. У детей есть мои родители. У Барта – вы. У Синди – карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.

Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.

– Спина все еще беспокоит вас по ночам?

– Нет, – хрипло и отрывисто сказал он.

Но это была неправда, и я знала это.

Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.

– Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.

Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.

– Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но, впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.

Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.

– И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи. – Детский голосок Даррена звучал смешливо и лукаво.

Я взглянула на них попристальнее.

Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дейрдре уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.

– Даррен, а что такое грех? – спросила она.

– Это когда убегаешь, чего-нибудь наделавши, – отвечал ей брат. – Плохо только, когда босые ноги…

Они оба хихикнули и, увидев меня, побежали навстречу. Я поймала их и обняла теплые, милые голые тельца, осыпая их мордашки поцелуями.