– Вы ели что-нибудь на завтрак?

– Да, бабушка. Тони дала нам грейпфрут… фу, он невкусный. Мы все съели, кроме яиц… Мы не любим яйца.

Первой и более бойко всегда говорила Дейрдре; так же было и с Кэрри, которая всегда была «голосом» Кори.

– Мама… ты была здесь? – спросил смущенно Джори.

Поднявшись с травы, я с детьми на руках пошла к Джори.

– Я утром смотрела, как Тони учит детей плавать, потом попросила ее сходить к тебе и сделать массаж. Знаешь, твои дети чудесно справляются в воде. Они с такой уверенностью бьют ручонками, и у них уже кое-что получается. А отчего ты не присоединился к нам этим утром?

– Почему ты пряталась сейчас, мама?

– Я просто стригла розы, Джори. Ты же знаешь, я делаю это каждое утро. Чтобы придать дому уют, я каждое утро ставлю в каждой комнате свежие розы… – И я игриво заложила красную розу ему за ухо.

Он раздраженно вырвал ее у меня, но не выбросил, а сунул в вазу с маргаритками, которые принесла Тони.

– Ты слышала нас с Тони?

– Джори, когда на дворе кончается август, я ценю каждый момент, чтобы сделать что-нибудь в саду. И просто люблю бродить. Когда воздух напоен дыханием роз, мне кажется, что я в раю или в саду Пола. Да, у него был самый прекрасный сад, какой только довелось мне видеть. Но у него был строго научный подход: он разделил сад на секции, среди которых была японская, итальянская, английский парк…

– Я все это уже слышал! – нетерпеливо бросил он. – Я спросил, слышала ли ты наш разговор?

– Да, по правде говоря, я услышала много любопытного; а когда могла, даже подглядывала за вами из-за роз.

Он нахмурился в точности как Барт. Я спустила с рук малышей и, шлепнув их слегка по голым попкам, велела им найти Тони, чтобы та их одела. Они поскакали от меня, как две куколки-голышки.

Я уселась, чтобы улыбнуться в ответ хмурому выражению лица Джори. Когда Джори злился, он становился похожим на Барта.

– Джори, я не намеренно. У меня и в мыслях не было подслушивать. Я была там прежде, чем вы пришли. – Я помолчала и взглянула в его хмурое лицо. – Ты ведь любишь Тони, правда?

– Я не люблю ее! Она любовница Барта! Я не хочу, черт побери, вечно подбирать всех и вся за Бартом.

– Вечно?

– Давай не будем об этом, мама. Ты прекрасно знаешь причину, по которой Мел оставила наш дом. Барт выложил все вполне откровенно; так же поступила и она в то рождественское утро, когда внезапно клипер оказался сломанным. Она бы осталась здесь навсегда, если бы Барт сам не прервал их отношения; если бы он по-прежнему «замещал» меня. Я думаю, их связь была случайной: она просто искала способ удовлетворения, ей не хватало секса. Я понял это и согласился с этим. Я часто слышал по ночам, как она плачет. Лежал тупо на кровати, хотел к ней прийти и не мог. Мне было жаль ее, но еще больше – себя. Для меня тогда жизнь была адом. Но и сейчас она ад, только другой.

– Джори, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Он подался ко мне и заглянул в глаза так, что сразу напомнил мне Джулиана, которому я не помогла, когда могла помочь.

– Мама, несмотря на все горестные воспоминания, связанные у тебя с этим домом, я уже привык к нему, как к своему. Здесь удобные для меня коридоры и двери. Здесь есть лифт, чтобы спускаться и подниматься. Здесь бассейн, террасы, сад и лес. Нечто вроде рая на земле, за несколькими недостатками. Я думал, что не дождусь того момента, когда покину наконец этот дом. А теперь я вовсе не хочу уезжать отсюда. Не хотел бы, если… если бы не несколько моментов. Не хотел раньше волновать тебя, но теперь я должен тебе рассказать.

Предчувствуя дурное, я со страхом ждала этих «нескольких моментов».

– Когда я был ребенком, мне казалось, что мир полон чудес, в нем должны быть лишь приятные тайны, а все неприятное рано или поздно исправится: и слепые прозреют, и хромые вновь побегут, и тому подобное. Эти представления спасали меня от безобразия и несправедливости этого мира. Я думаю, я просто опоздал повзрослеть. Это балет держал меня в своем счастливом плену, в вечном детстве. Вот я и поддерживал в себе веру, что чудеса осуществятся, если их сильно ждать. Так и в балете: если сильно желать, можно достичь всего, – вот я и остался в детстве, став уже взрослым. Мы с Мел во многом были похожи: она так же верила в чудеса, как и я. В балете есть что-то, что сохраняет на всю жизнь, так сказать, девственность в человеке. Ты не видишь зла, не слышишь ничего о нем, хотя не могу сказать, что ты сам невольно не причиняешь кому-то зла. Я знаю, что ты меня поймешь, потому что сама принадлежала к этому миру.

Он взглянул на меня, а потом на потемневшее грозовое небо.

– В этом выдуманном мире у меня была любящая жена. Во внешнем, настоящем мире она очень быстро покинула меня и нашла мне замену. Я ненавидел Барта, потому что он забрал ее как раз тогда, когда она была мне нужнее всего. Потом я ненавидел Мел за то, что она дала шанс Барту взять надо мной реванш. И все-таки он до сих пор берет эти реванши, мама. Я бы не стал тебя беспокоить, мама, своими опасениями, если бы все это не касалось безопасности моих детей. Я боюсь за них, боюсь за себя.

Почему он раньше даже намеками не рассказал мне обо всем этом? Слушая его, я изо всех сил старалась не выказать своих переживаний.

– Помнишь параллельные брусья, на которых я занимаюсь? Так вот, кто-то набил в них металлические опилки, и, когда я, как обычно, провел по ним руками, в моих ладонях оказались металлические занозы. Отец долго трудился, вытаскивая их, и взял с меня обещание не говорить тебе.

Я вздрогнула, представив себе, как это было.

– Что еще, Джори? Это ведь не все?

– Не все, но все так мелко, мама… каждый раз какие-нибудь незначительные неприятности, делающие жизнь человека совершенно невыносимой. Например, насекомые в кофе или молоке. Там, где для меня насыпан сахар, бывало, оказывалась соль, и наоборот… глупые детские розыгрыши, но и они иногда могут быть опасными. В моей постели, в стуле появляются время от времени гвозди, булавки… о, для меня будто весь год продолжается первое апреля. Временами это настолько глупо, что я смеюсь, и все; но когда я надеваю ботинок и там оказывается гвоздь, а я не чувствую его своими обездвиженными пальцами, а потом у меня начинается воспаление, – вот тогда мне не до смеха. Это могло бы стоить мне ноги. Из-за всего этого мне приходится вечно все осматривать, проверять, прежде чем использовать, и каждый день на это уходит уйма времени. Самый последний пример: мои новые лезвия для бритвы внезапно оказались полностью проржавевшими.

Он оглянулся, будто ища глазами Барта или Джоэла, и, хотя мы с ним никого не увидели, его голос снизился до шепота.

– Помнишь, вчера было очень тепло, правда? Ты сама открыла мне три окна, чтобы проветрить. Но затем подул ветер с севера, и стало очень холодно. Ты прибежала тогда с одеялом, чтобы укрыть меня и закрыть окна. Я заснул. Но уже через полчаса мне приснилось, будто я на Северном полюсе. Я проснулся и увидел, что все шесть окон открыты, дождь льет в окно и уже замочил постель. Но это еще было не самым худшим. С меня были сняты оба одеяла. Я хотел позвонить, чтобы позвать кого-нибудь. Но мое переговорное устройство куда-то делось. Я сел и хотел перебраться в свою каталку – ее не было возле кровати, где она стоит обычно. На какой-то момент я впал в панику. Потом, поскольку я теперь стал сильнее, я опустился-таки на пол с помощью рук. Потом подтянулся на стул. Закрыл сам окна, передвигаясь со стулом. Но одно никак не закрывалось, там налипла свежая краска. Однако я, как ты часто говоришь, упорный и не оставлял попыток закрыть его. Ничего не получалось. Я опустился на пол и дополз до двери. Она была закрыта снаружи. Тогда, цепляясь за ножки мебели, я забрался в шкаф, набросил там на себя зимнее пальто и заснул.

Что случилось с моим лицом? Оно будто онемело, и я не могла ни шевельнуть губами, чтобы выговорить хоть слово, ни как-то иначе выразить мое потрясение. Джори пристально посмотрел на меня: