Нет, подумала я, это несправедливо. Говорить ему это – жестоко.
– Прости, Джори, мне очень жаль… – Я недосказала то, что хотела. – Но ты справишься с жизнью и без нее.
– Мне тоже жаль, – прошептал он, избегая встречаться со мной взглядом. – Какая женщина согласится жить со мной?
Возможно, он никогда уже не будет сексуально полноценным мужчиной. Конечно же, ему нужен кто-то, кто согревал бы его в постели в эти длинные мучительные ночи. По выражению его лица я знала, что ночи были худшим временем в его жизни. Он ощущал себя одиноким, потерянным нравственно и бессильным физически. Джори был подобен мне: ему нужны были чьи-то ласковые руки, обнимающие в кромешной тьме ночи, чьи-то поцелуи, убаюкивающие и успокаивающие перед сном, пробуждающие утром. Нужен был кто-то, раскрывающий над головой спасительный парашют любви.
– Этой ночью дул сильный ветер, – тихо начал рассказывать он, в то время как близнецы сидели на своих детских стульчиках и размазывали по личикам теплую кашу. – Я проснулся с ощущением, что слышу дыхание Мел возле своего лица. Но ее не было. Утром я услышал голоса птиц – они строили гнезда, распевали песни… и тут я увидел это письмо. Я отчего-то знал, еще не читая, что в нем. И сразу же для меня птичьи песни любви превратились в тривиальные территориальные притязания. – Он опустил голову, чтобы спрятать от меня лицо. – Я слышал, что дикие лебеди никогда не меняют партнеров. Буду утешаться мыслью, что я, как лебедь, потеряв подругу, стану хранить в памяти ее образ.
– Милый, милый… – гладила я его черные волосы. – Любовь придет снова, помни это и надейся.
Он кивнул:
– Спасибо, что ты и папа всегда рядом, когда вы мне нужны.
Боясь расплакаться, я обняла его:
– Джори, Мелоди покинула тебя, но она оставила тебе дочь и сына – будь же благодарен судьбе за это. Она бросила их, и теперь они зависят целиком от тебя. Она пренебрегла не только тобой, но и собственными детьми. Ты имеешь полное право оформить развод, и постарайся воспитать детей так, чтобы им передалось твое мужество. Ты сможешь жить без нее, Джори. И пока ты будешь нуждаться в нашей помощи, мы с отцом всегда будем рядом.
Все это время меня одолевала одна мысль: Мелоди нарочно не позволила себе любить детей, так же как и им привыкнуть к себе, чтобы сделать разрыв менее болезненным. Ее прощальным даром любви к своему товарищу по детству были дети.
Джори смахнул слезы и с грустной иронией улыбнулся.
Часть третья
Лето Синди
Внезапно поведение Барта коренным образом переменилось: он стал часто улетать в деловые поездки, появляясь так же неожиданно, как и исчезал, и никогда не задерживался в своих путешествиях более чем на три дня, будто опасаясь, что мы в его отсутствие промотаем его состояние. Мне он зачастую объяснял это так:
– Я должен быть в курсе всего. Никому нельзя доверять так, как себе.
В тот несчастливый и памятный день, когда Мелоди, убежав из Фоксворт-холла, оставила Джори записку, Барт как раз был в деловой поездке. Когда он вернулся, то воспринял отсутствие Мелоди за обеденным столом как само собой разумеющееся.
– Опять киснет у себя наверху? – с безразличным видом спросил он, взглядом указывая на ее стул.
Джори отказался что-либо отвечать на его вопрос.
– Нет, Барт, – сказала я. – Мелоди решила продолжить карьеру и уехала, оставив Джори записку.
Поднятые недоуменно брови Барта цинично вздернулись, он метнул на Джори взгляд, но не произнес ни слова сожаления или сочувствия брату.
Позже, когда Джори был у себя, а я была занята детьми, Барт вошел и, постояв, сказал:
– Жаль, что я был в Нью-Йорке в тот день. Я бы порадовался, глядя на выражение лица Джори, прочитавшего записку. Кстати, где она? Я бы хотел прочесть, что она там написала.
Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Мне впервые пришло в голову, что Мелоди могла договориться о встрече с ним в Нью-Йорке.
– Нет, Барт, я никогда не позволю тебе прочесть эту записку, и я молю Бога, чтобы ты не имел отношения к ее решению уехать.
Его лицо побагровело от злости.
– Я уехал по делам! Я не сказал ни слова Мелоди начиная с Рождества! И насколько я понимаю, мы счастливо от нее избавились.
В некотором смысле он был прав: Мелоди больше не омрачала всем настроение своим вечным унынием. Я теперь взяла в привычку навещать Джори в предвечерние часы, проветривая, зажигая в его комнатах свет, наблюдая за тем, чтобы у него была вода и прочее необходимое. И мой поцелуй на ночь, может быть, хотя бы отчасти заменял ему супружеский.
Теперь, когда Мелоди не было, я поняла, что она пусть и немного, но все же помогала мне в заботах о близнецах, несколько раз на дню переменяя им подгузники, а иногда принимая участие в кормлении. Без нее стало значительно труднее.
Даже Барт заходил порой в детскую, как бы против своей воли привлеченный туда любопытством. Обычно он стоял и молча смотрел на детей, которые уже научились улыбаться и обнаружили, к своему изумлению и восторгу, что непонятные, размытые в очертаниях движущиеся предметы – это их собственные ноги и руки. Они протягивали ручонки к ярким погремушкам-птичкам, тянули их в рот.
– Они очень забавные, – говорил Барт задумчиво.
Это обнадежило меня, хотя Барт и не помогал обычно ничем в детской, кроме выполнения моих просьб подать тальк либо пузырек с маслом.
К несчастью, к тому моменту, когда Барт окончательно расчувствовался, наблюдая за детьми, в детскую вошел Джоэл и начал насмешничать над нашими восторгами. Вся появившаяся было симпатия Барта моментально исчезла, и он принял виноватый вид.
Джоэл тяжелым быстрым взглядом окинул младенцев и отвернулся.
– Очень похожи на тех первых близнецов, исчадия зла, – пробормотал он. – Те же светлые волосы и голубые глаза. И от этих тоже не жди ничего хорошего…
– Что вы имеете в виду? – яростно накинулась я на него. – Кори и Кэрри никогда никому не принесли зла! Это им причинили зло. Они пострадали от злой воли собственной матери – вашей сестры, Джоэл. Не забывайте этого!
Джоэл молча вышел из детской, утянув за собой Барта.
* * *
В середине июня прилетела Синди и осталась на лето. Она очень старалась на сей раз поддерживать в своих комнатах порядок, развешивала вещи, которые прежде валялись у нее на полу. Она помогала мне переодевать близнецов и держала их бутылочки, когда мы укачивали их. Было так приятно смотреть, как она сидит в кресле-качалке, вытянув свои прекрасные длинные ноги, с младенцем на каждой руке и еще умудряется держать бутылочки. А поскольку сама она была в своей детской пижамке, то казалось, что она сама еще дитя. Она так часто плескалась в ванне и принимала душ, что я опасалась, как бы она не сморщилась, подобно высушенной сливе.
Однажды она вышла, свежая и благоухающая экзотическими запахами, из своей великолепной ванной, закружилась по комнате, где мы все пили чай, и мечтательно проговорила:
– Как я люблю сумерки! Я обожаю бродить в лесу, когда восходит луна…
Барт немедленно насторожился и спросил:
– И кто же ждет тебя в сумерках в лесу?
– Не «кто», братец, а что. – Она подарила ему обезоруживающую, очаровательную улыбку. – Я не стану злиться и обижаться на тебя, Барт, как бы гадко ты ни поступал со мной. Я поняла, что невозможно расположить к себе человека едкими замечаниями.
– А я думаю, что ты встречаешься в лесу с кем-нибудь, – подозрительно ответил Барт.
– Спасибо тебе, братец Барт, за то, что ты только подумал о своих гадких подозрениях. Я ждала большего и худшего. Но парень, от которого я без ума, остался в Южной Каролине. О, он лучший из любовников! Он научил меня ценить то, что невозможно купить за деньги. Я теперь обожаю восходы и закаты. Я вижу, как резвятся дикие кролики, и я бегу за ними вслед. Мы вместе ловим бабочек. Мы устраиваем пикники в лесу, плаваем в лесных озерах. Раз мне не разрешено иметь здесь друга, то я предпочту оставаться одна. Это так иногда приятно – поголодать и держать себя в руках.