В первый раз за все это время Джори повернул голову. Моя душа ликовала.

Он встретился со мной взглядом. Я увидела в его глазах невыплаканные слезы.

– Мел хочет поехать к родителям? – сдавленно спросил он.

Надежда сменялась отчаянием в моей душе. Я не знала, что теперь будет делать Мелоди, даже если мы возродим Джори к жизни. Но мне надо было спасти Джори. Мне надо было найти слова. Я не спасла Джулиана, не спасла Кэрри. Пожалуйста, умоляю, Боже, помоги мне.

– Она бы никогда тебя не бросила, если бы ты вернулся к ней. Она скучает по тебе, ты ей нужен. А ты отворачиваешься от нас, тем самым показывая ей, что так же отвернешься и от нее. Твое молчание, нежелание есть говорят так много, Джори, что она просто боится. Мелоди – не я. Она все время плачет. Ест лишь изредка, а она беременна, Джори. Беременна твоим ребенком. Вспомни, что ты почувствовал, когда стало известно о том, как свел счеты с жизнью твой отец, и подумай, как отразится твое поведение на ребенке. Не говоря уж о смерти… Подумай, прежде чем продолжать губить себя. Вспомни себя самого: как тебе хотелось, чтобы твой отец был рядом. Джори, не повторяй Джулиана, не оставляй ребенка без отца! Не уничтожай нас всех, уничтожая себя.

– Но, мама! – в отчаянии воскликнул он. – Что мне делать? Я не хочу провести всю жизнь в инвалидном кресле! Я так зол, что мне хочется избить весь мир! Что такое я совершил, чтобы заслужить это наказание? Я был хорошим сыном и преданным мужем. Но теперь какой из меня муж? Я бы лучше умер, чем быть таким, как я сейчас!

Я прикоснулась щекой к его руке:

– Может быть, так и случится… Так что продолжай морить себя голодом, думай о смерти, не садись в инвалидное кресле… и не думай ни о ком из нас. Тебе нет дела до горя, которое войдет в нашу жизнь, когда тебя не станет. Позабудь о том, сколь многих мы с Крисом уже потеряли. Мы можем приспособиться, мы привыкли терять. Мы просто впишем еще одно имя в длинный список тех, по ком скорбим и за кого ощущаем свою вину… потому что мы, конечно, будем ощущать вину. Мы будем годами выискивать, что еще мы не сделали, чтобы удержать тебя на земле, и мы найдем это, будем говорить и говорить об этом, пока чувство вины не закроет нам солнце, не похитит все наше счастье. И мы с Крисом сойдем в могилу, обвиняя себя в еще одной ушедшей безвременно жизни…

– Мама! Перестань! Я не могу это слышать!

– А я не могу выносить то, что ты делаешь! Джори! Не сдавайся! Такой человек, как ты, не должен сдаваться. Борись. Внуши себе, что ты справишься с этим и выйдешь из этой борьбы еще более сильной личностью, потому что стоял лицом к лицу с такой бедой, о которой другие даже не имеют представления.

Он слушал.

– Я не знаю, хочу ли я бороться. Я лежу здесь с той проклятой ночи и все думаю… Думаю о том, что я смог бы делать, чем заниматься. Не говори мне, что я не должен работать, потому что вы богаты, да и у меня, конечно, есть деньги. Речь не о том. Жизнь никчемна без цели, ты это знаешь.

– А твой ребенок… Сделай целью жизни воспитание твоего ребенка. Сделай счастливой Мелоди – вот вторая цель. Держись, Джори, держись! Я не смогу вынести еще одной потери, не смогу…

Я заплакала. А ведь я решила не показывать ни слез, ни слабости. Я всхлипывала, стараясь не смотреть на него.

– Когда умер твой отец, я стала считать ребенка самым главным в моей жизни. Может быть, это облегчало мне чувство вины, не знаю. Но когда ты родился в ночь под Валентинов день и тебя принесли и приложили к моей груди, я смотрела на тебя, и сердце мое было переполнено гордостью. Ты выглядел крепышом, и глазенки твои блестели. Ты ухватил меня за палец и не хотел отпускать. Пол и Крис, оба были рядом. Они обожали тебя с рождения. Ты был веселым, жизнерадостным ребенком. Мы все очень баловали тебя, тебе даже не приходилось плакать, чтобы получить то, что ты хотел. Теперь я знаю, что никаким баловством невозможно было тебя испортить. В тебе всегда была некая внутренняя сила, ясно ощущаемая. Я думаю, все это может воплотиться в твоем ребенке. Мне кажется, что ты будешь рад увидеть в нем свое продолжение.

Все это я проговорила вперемешку с рыданиями, почти бессвязно. Я почувствовала, что Джори стало жаль меня. Его рука двигалась так, как будто он хотел вытереть мои слезы краем своей белой простыни.

– Есть у тебя какая-нибудь идея насчет того, чем мне заняться, сидя в инвалидном кресле? – слабым голосом, но уже шутливо поинтересовался он.

– Тысяча идей, Джори. Дня не хватит, чтобы все перечислить. Ты можешь учиться игре на фортепьяно, живописи, попробовать писать книги. Ты сможешь даже преподавать искусство балетного танца. Ведь необязательно самому исполнять па и фигуры – тебе потребуется лишь умение объяснять и неутомимый язык. Или выбери что-нибудь более практичное. Начни учиться заочно, изучи юриспруденцию и составь конкуренцию Барту. В самом деле, остается совсем немного специальностей, которые недостижимы для тебя. Ведь мы все в той или иной степени игроки, тебе пора бы знать, кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Барт выиграл в этой невидимой игре, но ведь и ему в свое время было нелегко. Вспомни о его проблемах: ты танцевал и жил интересной для тебя жизнью, а его мучили психиатры, безжалостно вторгаясь в самую глубину его души.

Его глаза заблестели, в них засветилась смутная надежда на то, что и для него найдется место в жизни.

– Вспомни о плавательном бассейне, который соорудил Барт во дворе. Доктора говорят, что у тебя очень сильные руки и после нескольких сеансов физиотерапии ты сможешь снова начать плавать.

– А ты сама, мама, какое выбрала бы для меня занятие? – Его голос был мягок и нежен, как и прикосновение его руки к моим волосам, смягчился и его взгляд.

– Для меня главное, чтобы ты жил, Джори, вот и все.

Он был растроган, в глазах стояли слезы.

– А как же ты, отец и Синди? Вы решили не лететь на Гавайи?

Последние недели я и не думала о Гавайях. Я постаралась смотреть правде в глаза. Как мы сможем улететь, оставив попавших в такую беду Джори и Мелоди? Мы не можем этого сделать.

Фоксворт-холл снова поймал нас в ловушку.

Мы с Крисом проводили бо́льшую часть времени в больнице у Джори и надолго оставляли, хотя и с сожалением, Синди без своего внимания. Синди стала нервной и замкнутой во враждебной ей обстановке с Джоэлом, который лишь критиковал ее, с Бартом, который лишь презирал ее, и с Мелоди, которая вообще никак к ней не относилась.

– Мама, – порой рыдала она. – Мама, мне плохо здесь! Это лето было самым ужасным из всех! Да, мне жаль Джори; я несчастна оттого, что он не сможет больше ходить и танцевать; я хотела бы как-то помочь ему тоже, но почему все бросили меня? Я понимаю: врачи разрешают посещать Джори только двоим одновременно, но вы всегда ходите с папой вместе. А когда берете меня, я даже не знаю, что сказать и что делать. И я не знаю, что делать мне здесь одной. Этот дом такой отдаленный от всего мира, как будто мы живем на Луне. Ты приказала не выходить в город, не ходить ни к кому без твоего разрешения, а как я могу принять чье-то приглашение, если тебя никогда нет дома? Это ужасно, ужасно! Ты не велишь даже купаться, если рядом Барт и Джоэл. Не делать того, не делать другого… Но что тогда мне делать?!

– Скажи мне, чего ты хочешь, – мягко ответила я.

Я понимала Синди: ей было шестнадцать и она многого ждала от своих каникул. Она так восхищалась новым домом, а он на поверку оказался для нее такой же тюрьмой, как для нас прежний Фоксворт-холл.

Скрестив ноги, она уселась на полу возле меня.

– Не хочу показаться черствой по отношению к Джори, но здесь я сойду с ума. Мелоди постоянно сидит взаперти в своей комнате и не пускает меня к себе. Джоэл смотрит на меня с ненавистью, а Барт делает вид, что меня не существует. Вчера я получила письмо от своей подруги Бэри Босуэлл: она едет в чудесный летний лагерь всего в нескольких милях к северу от Бостона, там есть неподалеку летний театр, озеро, можно купаться и ходить под парусом, а каждую субботу танцы… к тому же они там учатся всяким ремеслам. Мне хочется быть с девочками моего возраста… Пожалуйста, отпусти меня с ней, пока я не сошла с ума.