– Надо что-то придумать, чтобы ты мог ездить в лес, – рассуждала я. – Если положить везде щебень, это будет хорошо до поры до времени. Зимой он замерзнет и начнет выдавливаться из земли. Хоть я и не люблю асфальт, но здесь без него не обойтись. Как ты думаешь?

Джори рассмеялся, как будто я сказала глупость.

– Красный толченый кирпич, мама. Это так красочно и опрятно. Я привык к своему креслу, мне нравится передвигаться в нем. – Джори с удовольствием огляделся и подставил лицо лучам солнца. – Я только молю, чтобы Мел приняла как неизбежность то, что случилось со мной, и больше интересовалась детьми.

Что я могла сказать на это, если я уже много раз пыталась заговорить с Мелоди на эту тему. И чем больше усилий я прилагала, тем неохотнее она выслушивала мои доводы.

– Это моя жизнь, Кэти! – кричала теперь она на меня. – Моя, а не ваша!

Ее лицо превращалось в красную маску гнева.

Врач Джори обучил его, как самостоятельно перемещаться в кресло. И Джори помог мне посадить кусты роз. Его крепкие руки действовали сильнее и увереннее моих.

Садовники охотно рассказывали Джори, как и когда удобрять, обрезать и мульчировать декоративные растения. И для меня, и для него работа в саду и теплице стала не просто хобби, а необходимостью, спасающей от безумия.

Теплица была расширена нами, чтобы выращивать там всякие экзоты, и теперь у нас был собственный, подвластный нам мир, полный тихих радостей. Но деятельная натура Джори требовала большего. Он решил попробовать себя в искусстве.

– Отныне отец не единственный в нашей семье, кто сумеет изобразить пасмурное небо и создать у зрителя ощущение влажности или поместить каплю росы на лепесток розы так, чтобы можно было ощутить ее аромат, – говорил он мне с горделивой улыбкой. – Я расту как художник, мама.

Находясь с Мелоди в одном доме, он жил более полноценной жизнью, чем она. Он сам придумал лямочные приспособления через плечо, чтобы всюду возить с собой близнецов. Его восторг при виде их улыбок трогал мое сердце. И это же выражение любви и восторга настолько раздражало Мелоди, что она выходила из детской.

– Они любят меня, мама. Посмотри, это отражается в их глазах!

Близнецы знали Джори лучше, чем собственную мать. Выражение лица Мелоди, изредка глядящей на своих детей, было пустым и задумчивым.

Да, малыши не только точно знали своего отца, но и полностью доверяли ему. Когда он брал их на руки, они начинали смеяться.

Мелоди очень похудела, ее когда-то прекрасные волосы стали тусклыми и тонкими.

Я входила в ее комнату всегда без приглашения и, по-видимому, была нежеланной гостьей.

– Мелоди, чтобы развились материнские инстинкты, нужно время, я понимаю. Но этот период у тебя затягивается. Ты все переложила на меня и горничных. Дети не признают в тебе мать, если ты будешь так отдаляться от них. Ты ищешь в жизни любви, и ты найдешь ее, когда их глазки засияют при виде тебя, и они улыбнутся от счастья, когда ты войдешь в детскую. Никто в жизни не даст тебе больше, чем дети. И с тех пор как они признают в тебе мать, твое сердце будет согревать всепоглощающая любовь.

Ее улыбка быстро погасла.

– А когда у меня был шанс стать матерью для моих детей, Кэти? Когда я встаю ночью, вы уже возле них. Когда я поднимаюсь утром, вы уже искупали и переодели их. Пока у них такая бабушка, они не нуждаются в матери.

Я была потрясена несправедливостью сказанного. Я часто лежала в кровати и слышала непереносимо долгий детский крик. К детям никто не подходил, приходилось вставать мне. А что мне оставалось – не обращать внимания на их плач? Моя комната была в другом крыле дома, комната Мелоди – через коридор от детской.

По-видимому, она предвидела мои возражения, потому что ее голос превратился вдруг в змеиное шипение:

– Вы всегда правы, не так ли, моя свекровь? Вы всегда добивались в жизни чего хотели, но есть одна вещь, для вас недостижимая. Это уважение и любовь Барта. В то время, когда он любил меня, а он действительно любил меня, он сказал мне, что ненавидит, презирает вас. Я тогда пожалела его, а еще больше – вас. Но теперь я понимаю, отчего у него такие чувства к вам. Потому что с такой матерью, как вы, Джори не нужна такая жена, как я.

Следующий день был четверг. С утра у меня было тяжело на сердце от вчерашних слов Мелоди. Я вздохнула, села и свесила ноги с кровати. Впереди был тяжелый день, потому что вся наша прислуга, кроме Тревора, по четвергам получала выходной. По четвергам я, как когда-то моя мать, готовилась к приезду любимого человека. И только с его приездом, в пятницу, я по-настоящему оживала.

Когда я вошла в комнату Джори с чисто вымытыми и перепеленатыми детьми, он молча плакал, держа в руке длинный листок бумаги кремового цвета.

– Прочитай, – сказал он, положив листок на стол близ своего кресла и приняв у меня из рук детей.

Затем он спрятал мокрое от слез лицо в пушистые волосики сына и дочери.

Я взяла письмо: плохие вести почему-то всегда приходили в Фоксворт-холл на кремовых листках.

Листок выпал из моих рук и, кружась, опустился на пол. Мы с Джори оба смотрели на него таким грустным и таким безнадежным взглядом.

– Ну вот и кончено, мама, – безжизненным голосом проговорил он. – То, что началось, когда мне было двенадцать лет, а ей одиннадцать, – кончено. Я построил всю мою жизнь вокруг нее, предполагая вместе дожить до старости. Я отдал ей лучшее, что мог предложить, но ей этого было недостаточно, потому что волшебная сказка кончилась.

Я хотела сказать ему, что Мелоди не осталась бы с ним и в том случае, если бы он продолжал танцевать. Теперь это было ясно. Ее натура отвергала непонятную ей способность жить, несмотря ни на что, и оставаться человеком.