Благодаря стечению разнородных и трудно прогнозируемых обстоятельств, я повторил этот трюк. Общественное мнение сработало и вывело меня из пучины технологического процесса наверх. Я ощутил в руках неизвестную мне ранее субстанцию, она называлась власть. Всем вокруг стало казаться, что я знаю, как упростить и ускорить работу, каким коробкам где лучше стоять, в какой последовательности лучше загрузить заказ покупателям. Ребята не начинали без моей команды, хотя каждый мог отдать такую команду себе самому, ибо в принципе знал, что нужно делать. Анна и Нина Владимировны, завидев машину из порта или крупного клиента в окно, принимались в оба горла кричать:

— Витя, Витя! Окорочка!

Или:

— Витя, Витя! Обосланян!

Кто таков был этот Обосланян — я не знал, да этого и не требовалось, требовался мой авторитет.

Сам Керим ежедневно выходил из конторы, чтобы посоветоваться насчет товарных остатков. Обычно, перед тем как что-то спросить, он три-четыре раза оббегал вокруг меня, словно боролся с гордостью или стыдом, а потом визгливо запрашивал:

— Витя, можем мы еще две машины водки принять?

— Говно вопрос, — обычно отвечал ему я, закуривая.

Я отвечал буквально, но Керим заряжался от меня уверенностью и уходил звонить старшему брату.

Я перестал уставать и поправился в весе. Щеки порозовели, а живот нависал над ремнем все внушительнее и солиднее, это добавляло мне уважения. Так заведено на Руси: вес тела пропорционален количеству власти. Я не перестал носить коробки и мешки, но делал это только в охотку, когда имел соответствующее настроение. От динамической медитации я полностью отказался, ибо надсмотрщикам нужно смотреть не за собой, а за другими, равно как и жрецам. Кроме того, я получил право использовать более легкий способ изменения действительности: в любое время рабочего дня я мог приложиться к бутылке.

Я получил возможность покидать пределы склада, когда офис закрывался на перерыв. Миновав две решетки, между которыми тосковал охранник (тот самый украинский натовец, который водил меня на собеседование к Кериму), я оказывался в офисной части компании «Три Героглу». Здесь, среди компьютеров, факсов, фикусов и кассовых аппаратов, работали Маша и Света, а также женоподобный молодой человек Валера, с большой, вмещающей две тысячи кроссвордов, головой и слабым нескладным телом. Валера был дальним родственником Керима, а потому состоял на должности менеджера. Эта профессия стала безумно популярной в новой России, хотя ее смысл и функции были мало кому ясны. В «Трех Героглу» менеджер нарезал бумагу и изредка поднимал телефонную трубку…

Кроме унылой оргтехники, в офисе стоял двухместный диван для посетителей, журнальный столик, кофейный сервиз и FM-приемник. Приемник плакал попсой и сальным Фоменко, а ботинки Валеры попахивали кошачьей мочой, но это были исправимые мелочи. На стене висел портрет неизвестного басмача в национальной одежде и амуниции. Под ним находилась металлическая дверь в апартаменты Керима Зарифовича, похожая на дверь сейфа.

Не дожидаясь приглашения, я садился на диван, вынимал сигареты «Житан» и закуривал. Суровые сигареты обладали крепким мужским ароматом и с выхлопом коньяка рождали в нежных женских сердцах романтические иллюзии, добавляя мне недостающего офицерского шарма. Я щурился от едкого дыма и принимался шутить. Офисные девушки действовали на мое чувство юмора радикально — шутки балансировали на грани пошлости и безумия. Любой валероподобный молодой человек за похожие словоряды удостоился бы хлесткой пощечины. Но мое исполнение девушкам нравилось. Валера краснел и углублялся в бумаги, так как не мог убежать.

Я был уверен, что Света и Маша уже готовы вступить со мной в брутальную порочную связь, только не мог выбрать, кто лучше — блондинка с голубыми глазами или шатенка с карими.

Между девушками шла сложная, многоходовая, позиционная война. Война блузок, юбок, помад и колготок. Когда заходит речь о продолжении рода, милые женщины преображаются, они забывают о дружбе и действуют коварно и беспощадно. Будучи объектом двойного желания, я выжидал, наслаждался соблазнительными перспективами и не спешил переходить к активным действиям.

Развязка произошла во второй декаде июня, в день, когда угораздило родиться менеджеру Валере. Впервые за время службы он соизволил сойти на склад. Желтый павлиний галстук, белая рубашечка с короткими рукавами, белые носочки, торчащие из-под идеально отутюженных брючек — его гардероб смотрелся неуместно в рабочем подвале.

— У меня день рождения, — заикаясь от волнения, пояснил он, поймав на себе мой строгий нетрезвый взгляд.

— Поздравляю, — ответил я.

— Правда?

— Правда. Ты бы шел к себе в офис, а то ненароком запачкаешься.

— Я приглашаю тебя отметить это событие в скромной компании.

— В компании?

— Ну да, в компании. Я, Света, Маша… Керим до понедельника куда-то уехал. Так что заходи после работы. Придешь?

— Бухла принести?

— Чего?

— Ничего. Передай девушкам: я приду.

— Спасибо, — сказал Валера.

Около семи вечера я, как обещал, заглянул в офис, имея под мышками пару пузырей джина максимального водоизмещения и необходимый ситуации тоник. В офисе звучало радио, всё томно пело о том же слезливо-банальном, разве что громче обычного. Один из столов был избавлен от макулатуры и оккупирован огурцами, маслинами, колбасой, конфетами и несерьезной бутылкой ликера. Бутылка была здесь единственной и наполовину пустой, нестойкий Валера уже плыл и кренился набок, согнувшись на крутящемся табурете. Девушки сидели в разных углах и казались злыми и трезвыми. В этот вечер они не хотели быть похожими друг на друга, Маша сделала ставку на короткую, плотно прилегающую к бедрам юбку, а Света акцентировала свою суть при помощи декольте. Я равно соблазнительно улыбнулся обеим, разлил в три пластиковых стакана пахнущий шампунем джин и разбавил его тоником больше для вида, нежели для вкуса. Предложил стаканчик Валере, он ответил бессмысленным смехом, похожим на скрип.

— С днем рождения, дорогие Маша и Света! — чтобы что-то сказать, сказал я, и мы выпили.

Я разлил в стаканы по новой и, поскольку Керима не было, выдал пару шуток на вечную тему отношений между начальниками и подчиненными. Мы развеселись, джин делал свою работу. Девочки аккуратно придвигались ко мне вместе со стульями.

Вслед за тостом «за прекрасных дам» последовал тост «за настоящих мужчин», и движение к сближению продолжилось. Каждая из дам стремилась первой пересечь невидимую границу публичного и интимного, каждая старалась при этом не потерять обаяния и не выходить раньше нужного за рамки приличий. Под невинным предлогом, например, подать зажигалку или кусок колбасы девушки изучали мои поведенческие рефлексы и скрывали собственные тщательно законспирированные мотивы. Маша то и дело одергивала рвавшуюся наверх тесную юбку, Света — запахивала декольте. Это были попытки оценить допустимый, возможный и максимальный размер моих материальных вложений.

Тема разговора незаметно смещалась на личное и сверхличное, типа: был ли я моряком и что я больше всего ценю в женщинах. Я уже захмелел и, скорей всего, врал. На первый вопрос ответил, что был, на второй — что ценю интеллект. И попал в точку — действия девушек активизировались. Совершив настульный рывок в несколько сантиметров, Света осторожно заметила, что уже почти потеряла надежду встретить сильного и порядочного мужчину, которому была бы готова отдать все то ценное и прекрасное, что в ней было.

Маша била карту — Маша сказала:

— Если бы ты знал, Виктор, как мне бывает одиноко. Одиноко и холодно. Совсем как в этих стихах… Сейчас… Начало забыла. Ну что же за память такая, бля…

Маша замолчала, по ее щеке покатилась слеза, фракция французской туши сделала слезу похожей на играющий гранями сапфир. Не уверен, что стихотворение когда-либо существовало в Машиной памяти, но ее искренность не вызывала сомнений. Я был готов разрыдаться, пока не заметил, что мы почти соприкасаемся с ней коленями.