Так отошел в мир иной нервный центр альтернативного Лондона: убитый, с одной стороны, растущей популярностью и коммерческими претензиями групп-завсегдатаев и резкой недоброжелательностью политиков, притеснениями со стороны законодательных органов и усилиями писак с Флит-стрит — с другой.
Для многих андеграунд 60-х без «косячка» и «кислоты» — пустой звук, однако Пит Браун был одним из немногих, кто считал, что именно эти моменты были ахиллесовой пятой движения. Запрет на наркотики дал властям повод в полной мере применить судебные санкции по отношению к Джону Хопкинсу (и — в конечном результате — к Джону Леннону). Кроме того, наркотики отвлекали массы от решительных, потрясающих основы перемен в других областях культуры и искусства. .«Каждый из нас должен был бы выйти на улицу с требованием: «Ну дайте нам это! Дайте! Давайте изменим общество!», — жалуется Браун. — Вместо этого мы слышали: «Да, парниша… изменить общество… ух ты!». А когда появлялась полиция, они говорили: «Возьми цветочек… забери меня отсюда». Я хотел бы видеть больше СОПРОТИВЛЕНИЯ».
Таким образом, сердце движения андеграунда было обескровлено, и даже все внешние проявления контркультуры — длинные волосы, одежда, наименее агрессивные аспекты музыки — были взяты на вооружение и даже поощрялись в так называемом «надземном» мире. Очень скоро все это превратилось просто в тенденции в моде — собственно, к этому дело шло с самого начала. Словно для того чтобы проиллюстрировать эту точку зрения, в получасовой телепередаче «Nightline» — на которую я нарвался, включив ТВ в перерыве в работе над этой главой книги, — мне Довелось увидеть целых три коммерческих ролика на материале гимнов контркультуры 60-х, написанных выступавшими в Вудстоке Грэмом Нэшем (Graham Nash), Джоном Себастьяном (John Sebastian) и Питом Тауншендом. Вышеперечисленные деятели сияли звездами на фестивале в Вудстоке в то время, когда задумывалось противопоставление всем этим страхованиям имущества, всяким цепляющимся приборам и приспособлениям, компаниям Pennzoil… Именно это и шло во второй части увиденной мной передачи.
«Что бы хорошего мы ни делали в Англии, — говорит Браун, — если мы сами не позаботимся и не будем осторожны и тщательны в своих действиях, все в конечном счете будет списано на моду. Все будет разрушено, вера во все созданное будет сокрушена. Это как раз то, что случилось с большей частью идеалов 60-х: «А-а, то была всего лишь мода». НЕПРАВДА. То было больше чем мода; это потом все довели до уровня шмоток. Тогда происходила масса прорывов на ту сторону, но они оказались невостребованными — вот почему люди обращаются к 60-м, хотя они смутно помнят, что тогда это БЫЛО идеалами того времени. Сегодня все сводится только к деньгам. Нельзя говорить, что нас деньги вообще не интересовали; каждый думает о денежках — ничего здесь не поделать. Но мы пытались создавать что-то конструктивное, мы пытались созидать».
«Сколько было разрушено прессой и власть предержащими только потому, что поняли: в этом КРОЕТСЯ УГРОЗА для них. Так Джэггера взяли с поличным, потом Леннона. Поскольку в те дни все это было «семейной аудиторией», включая контроль родителей за тем, что покупали их дети. Такой контроль особенно чувствовался за пределами Лондона. Вот THE BEATLES, они — представители рабочего класса, которые пишут красивенькие песни, — все покупались на это: мамы, папы — все».
«Но, скажем, в тот момент, когда Леннона повязали, сразу все заметно к ним охладели. Вот какое странное явление мало изучено — викторианское лицемерие: «Леннон — джанки, наркот , мы больше не можем воспринимать его серьезно». Эксцентричность — это одно, к ней вроде бы здесь притерпелись, а наркотики и политика — совсем другое».
Несмотря на то, что самих ФЛОЙД не взяли с поличным, тот базис, на котором зиждилось их процветание, был уничтожен, хотя группа успешно «катапультировалась» в «высшую лигу», в совершенно не похожий на андеграундовый мир — мир чартов Top Of The Pops. К таким переходам Сид приспособиться не мог.
Глава 7. Межзвездная перегрузка
«Тогда все было так легко, — говорит Питер Дженнер о расцвете таланта Сида Барретта и успехах ФЛОЙД на раннем этапе карьеры. — Вопрос в том, почему потом все пошло через пень колоду. Из-за денег? Из-за славы? Из-за людей, приходивших спросить Сида о смысле жизни и всучавших ему тонны «кислоты»? Я виню во всем «кислоту», но, думаю, не будь ее, появилось бы что-нибудь другое».
«Конечно, «кислота» виновата в какой-то степени, — говорит Рик Райт. — Дело в том, что неизвестно: то ли «кислота» ускорила происходящий в его голове процесс, то ли сама она послужила причиной начала этого процесса. Этого не знает никто. Уверен, что, в основном, во всем виноваты именно наркотики».
«Думаю, Сид просто вступил в контакт с такими людьми, которые определенным образом повлияли на него. Все это входило в разряд обычных вещей в конце 60-х: прием «кислоты» — это как бы открывало совершенно новый мир. И Сид на эту удочку попался».
В таком контексте следующий шаг Барретта — переезд на известную «подпольную» квартиру в Южном Кенсингтоне — был сродни путешествию из огня да в полымя. Один кембриджский друг вспоминает о здании номер 101 по Кромвелл-роуд, которое уже тогда было родным домом для всей олдовой тусовки, как о «самом необычном доме, полном самых необычных людей — очень талантливых, знаменитых художников и музыкантов, «летающих» очень высоко. Там все держалось на наркотиках, международные торговцы «кислотой» останавливались в этом доме на три дня». Как пел Donovan в «Sunny South Kensington»:
«Cromwell Road, man, gotta spread your wings…»
(«Кромвелл-роуд, приятель, расправит твои крылья…»).
Центром притяжения этого дивного нового мира был уроженец Новой Зеландии и проповедник ЛСД Джон Изэм (John Esam). Аристократ-хиппи князь Станислав Клоссовски де Рола (Stanislaw Klossowski de Rola) (известный как «Stash» — «Укрыватель») переименовал его в «Паука», потому что тот «жил в каком-то кроличьем садке, бывшем чем-то вроде галереи без окон, которую он себе отгородил в коридоре». Джона описала и Вирджиния Клайв-Смит (Virginia Clive-Smith) как «невероятного персонажа, который останавливал все, что могло двигаться, и излучал какое-то необычайное магическое сияние. Он полностью подчинял себе внимание людей и обладал такой энергией, которая очаровывала других, почти так же, как кобра гипнотизирует птицу».
Изэм стал знаменитостью после того, как власти решили выяснить, что же на самом деле происходит в странном доме номер 101 по Кромвелл-роуд. Хотя у Паука хватило ума по прибытии полиции выбросить сотни пропитанных ЛСД кусочков сахара в окно, в саду уже был патруль, и полицейский поймал сумку с бесценным грузом. Дело было передано в суд, однако выяснилось, что британское правительство до сих пор не объявляло ЛСД вне закона. Пытаясь выдвинуть другое обвинение — сокрытие веществ, в состав которых входят яды, — обвинение вызвало изобретателя ЛСД швейцарца Альберта Хоффмана (Albert Hoffman), который подтвердил, что галлюциноген был производным токсичного вещества эрготамина. В тот день защите удалось одержать победу, подкрепленную свидетельскими показаниями эксперта — разработчика пенициллина Эрнеста Чейна (Ernest Chain), который заявил, что спорный ингредиент был, скорее, искусственным воспроизведением спорыньи, нежели настоящим ядом. Избежавший длительного срока заключения, Паук настолько был впечатлен ходом этого показательного процесса, что отрекся от «кислоты» навсегда.
Тем временем Сид Барретт всем своим видом демонстрировал переход к постоянному употреблению ЛСД. Один из близких друзей с Ирлхэм-стрит говорит: «Мы принимали «кислоту» со всевозможными предосторожностями — только с хорошо знакомыми нам людьми, в знакомой обстановке. Но Сид начал принимать ее сам по себе — и здорово «улетал»…».
