В этом ему постоянно (может быть, в силу стечения обстоятельств) помогал новый сосед по квартире по имени Скотти, которого чиновник из компании ФЛОЙД Джон Марш (John Marsh) называл «одним из насквозь пропитанных «кислотой» и одним из миссионеров, проповедующих изменение этого мира», и безнадежным торчком до кончиков ногтей. По словам Марша, более трезво-мыслящие гости Барретта отклоняли все предложения «чего-нибудь выпить», а если и соглашались, то лишь на стакан воды, «налитой специально по такому случаю из-под крана, и даже тогда они переживали, а не подсыпал ли Паук туда чего-нибудь».
После того как обожавший котов Барретт взял одного котенка от кошки Дженнера, бедное животное тоже приучили к ЛСД. Питер Дженнер и Джон Марш (как, впрочем, и любой человек из окружения группы) не давали воли своим дурным предчувствиям, вызванным невоздержанностью Сида. Ведь на дворе было Лето любви, когда никто (а особенно менеджер ПИНК ФЛОЙД или отвечающий за их психоделическое световое шоу парень-мод) не мог себе позволить быть настолько занудным, чтобы задать вопрос — а не зайдет ли вся эта «кислотная мания» слишком далеко?
Да и легкие помутнения рассудка Барретта еще нельзя было назвать симптомами необратимых перемен или чем-то выходящим за рамки всеобщего безумия тех лет. Для Джун Болан первый сигнал тревоги прозвучал, когда Сид в течение трех дней держал взаперти свою подружку, лишь изредка подсовывая ей под дверь кусочки сухого печенья. После того как Джульетте Райт и Джун удалось освободить помятую, всю в синяках, потрясенную пленницу, Барретт САМ закрылся в комнате и неделю из нее не выходил.
И тем не менее, как подчеркивает Джун, это не было молниеносным изменением личности — от «Сида, которого мы знали и любили, до — бац, и вот — психа, лунатика. Так не бывает. Процесс идет постепенно. Бывало, он без особой причины выглядел «заторчавшим», но тогда никто из нас не жил с ним, и мы не знали, что происходило у него дома. Потом пару недель с ним все было в порядке, а затем Сид на несколько дней съезжал с катушек — и обнаруживалось, что он принимал неимоверное количество «кислоты». Он знал дозу, знал, сколько он сам глотал. Но за чаем «друзья» могли булькнуть еще пару таблеток ему в чашку и ничего об этом не сказать. Находясь еще в середине одного «путешествия», он уже отправлялся в другое. Наверное, они ширялись по нескольку раз в день, и так в течение двух или трех недель. Вот тогда его понятие реального стало размываться, и Сид с огромным трудом мог общаться с людьми, которые не жили с ним рядом».
«Я и сейчас убеждена, что в основе всего лежала она, «кислота». Все могло случиться и без нее, но, возможно, тогда процесс был бы более длительным. Если люди, склонные к шизофрении, принимают наркотики, то такие тенденции усиливаются. Очень трудно вернуться в себя, в свою вторую половину, если употребляешь наркотики ежедневно: а ведь изо дня в день этому другому человеку нужно ходить на фотосессии, заниматься Top Of The Pops. На самом деле человек никогда так и не «спускается на землю» из-за этих постоянных мысленных ретроспекций. Ну, допустим, ты сегодня в норме, а завтра надо идти на съемку, и все повторяется сначала».
Один из близких к Сиду людей считает, что ключ к его проблемам с ЛСД лежит в уникальном творческом видении Барретта. «Я часто убеждался, что люди с потрясающе развитым воображением менее всех способны совладать с ЛСД, — говорит Пит Браун, который не позволяет себе больше одной затяжки или глотка спиртного, с тех пор как он был буквально ошеломлен сильнейшим действием «кислоты» в 1967 году. — Для тех, кто не обладает развитым воображением, «кислота» создает иллюзию того, что оно у них есть. Для людей, изначально обладающих таким талантом, дело оборачивается неприятными последствиями — в большинстве случаев они заходят слишком далеко».
Как и Браун, Питер Уинн Уилсон навсегда отказался от «кислоты» после того, как одно из неудачных «путешествий» закончилось психушкой. Как вспоминает Сюзи, «Барретт был единственным, кто мог вызволить Питера. Он позаимствовал у кого-то древнюю малолитражку, и мы принялись колесить в поисках этого госпиталя. Сид очень боялся туда зайти, ему казалось, что его самого ОТТУДА НЕ ВЫПУСТЯТ. Тогда все практически балансировало на самом краю, над бездной».
Кислотное «путешествие» Сида длиною в год стало приносить плоды именно тогда, когда ФЛОЙД вошли в режим работы с перегрузками. Некоторые из его друзей склонны винить в ухудшении его состояния испытание «звездностью» и отношение со стороны остальных участников группы, другие считают, что столкновение интересов нескольких личностей в коллективе и неумение Сида распорядиться достигнутым успехом происходит от его усугубленного наркотиками психического расстройства. Наиболее вероятным представляется то, что, наверное, все эти факторы — наркотики, слава, личные и творческие разногласия, психическая нестабильность — сыграли свою роль, тесно переплетаясь между собой, что и привело к столь плачевному результату.
Питер Дженнер оказался первым, кто осознал, что профессиональная жизнь ФЛОЙД «неожиданно перестала быть развлечением. «Все эти люди повторяли: «Каким будет новый сингл? Нам нужен хит прямо сейчас». А мы думали: «Черт тебя дери, какой еще хит?». Это становилось бизнесом». А Сид, как утверждает Мик Рок, «был подлинным и чистым художником, он вообще не мог иметь ничего общего с бизнесом. Такого рода подход, когда то, чем живешь на сцене, и есть подлинное, вырабатывается при столкновении с серой действительностью».
Выполняя свалившиеся на них обязательства, весь остаток 1967 года ФЛОЙД (а новообретенный ими статус «группы из хит-парада» повлек за собой целую лавину заманчивых предложений) провели в бесконечных турне: 80 концертов с мая по сентябрь. Некоторые — по два за вечер, что означало: приехать, развернуться, отыграть, свернуться, погрузить, приехать и отыграть следующий концерт поздно вечером.
Более того, как говорит Питер Уинн Уилсон, напористые промоутеры той эпохи «вообще не заботились об условиях наших турне. Выходило так, что роуди ДОЛЖНЫ поспать, а нам надо двигаться на следующий концерт. Тогда на автомагистралях движение было небольшое — их только построили. Роуди давил на «газ» и засыпал, а тот, кто сидел рядом — я или Сюзи, — на самом деле управлял машиной».
Сюзи обвиняет Брайана Моррисона в том, что тот «организовывал один концерт на севере Англии, другой — на юге. Потом опять на севере, не думая о тех, кому надо попасть из точки А в точку Б. Помню, я вела машину , сидя рядом с водителем, который спал за рулем. Прав у меня не было. Нервы у нас были напряжены до предела. Когда машина к чему-нибудь приближалась, и я ЗНАЛА, что должна разбудить его, он пару секунд хлопал глазами, а ПОТОМ врубался в обстановку на дороге — двигаясь в «форде» со скоростью 90 миль в час!».
«Ты только представь себе, — хихикает ее партнер, — просыпаешься и обнаруживаешь, что ты за рулем и несешься навстречу опасности. Было бы лучше, если бы мы поменялись местами и не забивали себе голову мыслями о том, что будет, когда полиция обнаружит водителя без прав».
Помимо материально-технического обеспечения турне, вдруг оказалось, что британская глубинка (за исключением нескольких хипповых обителей на севере) не была готова к 20-минутным запилам Барретта на гитарных примочках или космическим пузырям Уинна Уилсона, а также к отсутствию у группы танцевальных ритмов или привычного кривлянья на сцене. Еще более непонятным было отсутствие в программе песни «See Emily Play», которую зрители Уже слышали или желали услышать и которую требовали исполнить. ПИНК ФЛОЙД плохо сочетались с такого рода аудиторией. Получалось, что «типичные интеллектуалы, выходцы из среднего класса, играли для обычных паршивцев-пролетариев, — говорит Дженнер, — но тогда еще не образовался свой круг, слушающий «хорошую» рок-музыку, — пара-другая выступлений в колледжах да несколько несчастных концертов. Гораздо легче было работать в Голландии или Франции, чем во многих английских городах». Годы спустя Роджер Уотерс в разговоре с одним из своих друзей саркастически заметил, что «ФЛОЙД образца 1967-го года побили все рекорды по освобождению танцплощадок от присутствующих».
