– Ну ладно, – сказала она. – Ты правильно сделала. Но бедной Салли не повезло.

Кати хихикнула.

– Да! Только к этому времени он уже уволил ее. Если бы он велел ей убираться из-за этого случая, я бы непременно заставила его передумать. С Салли все будет в порядке.

Стефани опаздывала. Когда она закончила говорить с Кати и на скорую руку подкрасилась, было уже десять минут одиннадцатого, а в половине одиннадцатого ей надлежало быть в одном частном клубе на Манчестер-сквер, где предстояла фотосъемка для журнала. Она позвонила Наташе и попросила начинать без нее. Объектом фотосессии сегодня стала одна молодая сценаристка, которую засыпали наградами за ее первую телепостановку, где она отразила историю собственного неудачного брака. Сегодня авторша рассказывала о себе корреспонденту одного глянцевого еженедельника, а Стефани с Наташей отвечали за костюмы. Наташа, к счастью, успела забежать в офис и захватила два саквояжа с отобранными накануне нарядами.

Когда Стефани подошла к георгианскому особняку, на котором предусмотрительно отсутствовала вывеска – Стефани из-за этого дважды обежала площадь кругом, прежде чем сообразила, где находится искомое место, – она была вся красная, растрепанная и нисколько не походила на преуспевающего стилиста. Но Наташа успела взять ситуацию под контроль. Писательницу, молоденькую приятную женщину по имени Каролина Уэлл, удалось убедить надеть строгое черное платье, и выглядела она великолепно.

– Извините, – бормотала Стефани, пробираясь между осветительными приборами и отражателями в заднюю комнатку, где Наташа рылась в саквояже, выбирая следующее платье. – Ну, как тут дела? – проговорила она, переводя дыхание.

– Все хорошо, успокойся, – ответила Наташа. – Одежда сидит на ней как влитая, все ей к лицу, кругом тишь и благодать. И фотограф просто душка.

Стефани выглянула из двери. А Наташа права, решила она, увидев забравшегося на стул фотографа, который собирался снимать Каролину сверху. Очень кстати, так и день пролетит быстрее.

– Как его зовут? – спросила она у Наташи, скрываясь за дверью прежде, чем он успел ее заметить.

– Не то Марк, не то Майкл, я не разобрала.

– Майкл Сотби, – сказал Майкл, а не Марк, протягивая руку. Каролину пока отправили переодеться в другой наряд.

Стефани улыбнулась. А он, пожалуй, даже красив. Ему слегка за сорок. Карие глаза. И мальчишеская улыбка.

– Стефани Мортимер. Извините за опоздание.

А его полное имя похоже на звук колокола. Кажется, она уже встречала его в журналах. Она всегда прочитывала подписи под фотографиями, ища фамилию стилиста. И почти никогда не находила.

Они немного поболтали – о знакомых журналистах и визажистах, об открывавшейся на днях и вызвавшей резкие разногласия в оценках выставке работ фотографа Яна Хокинса, который запечатлел своего отца на разных стадиях прогрессирующего алкоголизма.

– Это потрясающе, – сказала Стефани. – Я так люблю его, а вы – первый, кто о нем слышал.

– Когда вы туда собираетесь? – спросил Майкл. Стефани увидела, как он покраснел, словно только что пригласил ее на свидание.

– Ну… пока не знаю точно.

– А вдруг мы там встретимся? Случаются вещи и более удивительные.

Стефани засмеялась так, словно он сказал нечто в высшей степени остроумное. Тут она поймала себя на том, что, кажется, немного с ним флиртует и это просто автоматическая ответная реакция, потому что Майкл делает то же самое. Она смутилась, и мгновение пролетело. Тут появилась Каролина в ярко-синем платье до колен от Дианы фон Фюрстенберг, и Стефани преувеличенно засуетилась вокруг нее, подкалывая подол и сознавая, что выглядит смешно. Она уже так давно ни с кем не флиртовала, что и забыла, как это делается, да и, строго говоря, она все еще была замужем, хотя в последующие несколько недель это могло оказаться весьма некстати. «Может, Джеймс и наплевал на моральные принципы, но мои по-прежнему при мне», – подумала она самодовольно.

– А он положил на тебя глаз, – сказала Наташа по пути домой.

– Глупости! – покраснела Стефани, выдав тем самым, что и сама это заметила.

Кати составляла список гостей, которых надо было пригласить, и дел, которые надо было переделать для подготовки празднования сорокалетнего юбилея Джеймса, до которого оставалось две недели. Список гостей растянулся уже почти до пятидесяти человек. Джеймса в деревне хорошо знали и симпатизировали ему. Большинство жителей здесь так или иначе нуждались в его услугах. Кати включила в список Хью, Элисон, Сэм, Джеффа, Ричарда и Симону, потому что знала: хотя их маленький кружок и распался, для Джеймса все равно очень важно, чтобы они пришли. Она и сама не хотела, чтобы они пропустили сюрприз, который они со Стефани назначили на десять часов вечера.

– Я никого не забыла? – спросила она, протягивая ему листок.

Они арендовали ради такого события большой зал в ратуше, потому что ее домик был слишком мал, а Джеймс собирался устроить танцы с шампанским.

– Как насчет Макинтайров? – спросил он про супругов, которые недавно поселились в деревне.

Миссис Макинтайр, как слышала Кати, состояла в отдаленном родстве с королевской семьей, что не могло оставить Джеймса равнодушным.

– Ты хоть раз разговаривал с ними? – спросила она.

– Нет, но это будет добрососедский жест, – ответил он, и Кати едва удержалась, чтобы не спросить: а был бы он таким же добрым соседом, если бы не завидные родственные связи?

– А как насчет той пары, что недавно въехала в двадцать шестой дом? – спросила она, заранее зная ответ. У пары из двадцать шестого дома, явно безработной, было пятеро детей, а в палисаднике жили три собаки и четыре старые кошки.

– Пожалуй, нет, – сказал он. – Они все-таки не нашего круга.

Кто такие «люди нашего круга» – Кати точно сказать не могла, но жильцы дома 26 явно не подпадали под это определение.

– Пригласим всех, кого ты захочешь, – сказала она и, наклонившись, поцеловала его в лоб. – Это твой праздник, и я позабочусь, чтобы он был именно таким, какой ты заслужил.

– А вообще-то знаешь что – позови их, – сказал вдруг Джеймс, по-видимому забеспокоившись, что его былая популярность в последнее время пошатнулась. – Вдруг они окажутся хорошими людьми.

Испытывая ни с чем не сравнимый подъем, Кати сняла трубку и попросила соединить ее с местной налоговой инспекцией. Пока ее соединяли, она колебалась, сумеет ли исполнить то, что задумала. Сперва она решила изобразить акцент, испугавшись, что Джеймсу дадут послушать запись разговора с его обвинителем, но едва начала излагать суть дела, как строгая дама на том конце провода велела ей говорить помедленнее, потому что с трудом могла ее понять, и Кати отказалась от спектакля. Она представилась даме бывшей сотрудницей, которая ушла от Джеймса, шокированная его манерой ведения дел. И назвалась Сильвией Моррисон – первым именем, которое пришло ей в голову, возможно, потому, что ее мать звали Сильвией, а Моррисон была фамилией владельца овощной лавки, где она по утрам делала покупки.

Дама не проявила особого дружелюбия и разговаривала недоверчиво. Кати показалось, что она не принимает обвинения всерьез. После разговора с ней Кати пришлось глотнуть неразбавленного бренди, что обычно считается первым делом в таких ситуациях. После этого ее замутило – одновременно сказались и алкоголь, и нервное напряжение. Ей не верилось, что она это сделала. Она одновременно испытывала страх, восторг, чувство вины. Подумать только, она оказалась способной на такое! Она и сама не понимала – радоваться ли тому, что, скорее всего, ничего из этого не выйдет, или огорчаться. Но главным чувством все же было ликование.

Когда примерно спустя неделю Джеймс пришел домой мрачный и сообщил ей о письме из инспекции, она испугалась, что выдаст себя злорадной улыбкой, но все-таки сумела выказать сочувствие и понимание. И сама испугалась того, насколько естественно у нее это получилось.