На улице Полина Арну почувствовала себя раскованней, чем в ресторане. Идти и говорить в ритм шагам было почти алиби и казалось ей явно предпочтительнее, чем неподвижно сидеть напротив собеседника: вся на виду, душа нараспашку. Жилю Андре также приятно было пройтись. Он весь день обливался потом — костюм его был мятым, — устал, пусть и не отдавал себе в том отчета. Он не играл, не делал ничего особенного, не красовался, а был самим собой, хотя и отбросил всякую ложную скромность. Это, в сущности, такая редкость, что она была приятно поражена. Таким он был: не исполняющим чью-то роль, не сравнивающим себя с другими, а интересным сам по себе, верящим в себя и твердым. Она чувствовала, что тушуется рядом с ним. Пока она предавалась удовольствию чувствовать его превосходство над собой, быть рядом с титаном и от того самой возвышаться в своих глазах, он увидел такси, вышел на проезжую часть и подал водителю знак остановиться.

Впервые сидя рядом с ней, так что их не разделял стол, он мог видеть ее колени, ее кожу. У нее были длинные красивые ноги. Забывшись, он слишком настойчиво разглядывал их, и она засмущалась. И хотя ей ничего не стоило подыграть ему, она не желала, чтобы ей отводили определенную роль: кокетки, жертвы либо безмозглой красотки. И даже обиделась и натянула юбку на колени.

— Не делайте этого, вы так красивы, — насмешливо попросил он.

Она снова покраснела и забилась в глубь сиденья. Получалось, что ему сходила с рук любая выходка по отношению к ней, а она была послушной и слепо следующей за этим чародеем.

— Я сойду недоезжая. Шофер доставит вас ко входу в клуб, так что вы будете там раньше меня.

Пока они ехали, ей делалось страшно. Струйки пота, стекавшие по спине, казались ей чем-то невероятным, это было доказательство ее намерений в этот вечер. А иначе откуда бы взяться страху? Она вся замерла, притаилась. Дальше все произошло так, как он и предполагал: он остановил такси, расплатился и закрыл дверцу.

— Все в порядке? — поинтересовался сладкий голос.

Ее губы беззвучно ответили: да. Она видела перед собой в зеркальце глаза водителя и была уверена: он принимает их за любовников, проведших вечер в гостинице.

Она чувствовала, что ведет себя неподобающим образом, что все ее видят насквозь. Возможно, Жиль о чем-то догадался, потому как прошептал:

— Будьте спокойны, никто не знает, что мы ужинали вместе.

Она что-то жалобно пропищала в ответ. И тогда он понял, как она хрупка, как страшится всего, увидел, сколько в ее поведении изящества, протянул руку в салон через открытое окно автомобиля и тыльной стороной ласково провел по ее щеке.

— Сегодня, когда мы будем среди друзей, подойти ли мне к вам поболтать или оставить вас в покое?

Она растерялась. Она и не подозревала, до какой степени может быть двойственной.

— Ну хорошо, посмотрим. Вижу, вы нервничаете. Но с чего?

Она подумала, что у нее есть причины нервничать.

— Я вам позвоню на следующей неделе. Она как воды в рот набрала.

— Можно?

— Да, — с глубокой радостью в сердце ответила она: он просил у нее разрешения позвонить, как великой милости. Ей хотелось, чтобы ее завоевывали, желали, упрашивали. Хотелось вкусить беспокойной и преданной нежности любовника! В минуту расставания в нем не было ни преклонения, ни беспокойства, а лишь нежность и влюбленность, как и пристало влюбленному, и она была счастлива и полна иллюзий.

Полина Арну уже не была прежней. Ни внутри, ни снаружи. Снаружи она стала еще ослепительней, а внутри вся ушла в грезы. Оттого на нее было просто больно смотреть.

Женщина в летнем платье, в лодочках без каблуков, с желтым шарфом на шее по-прежнему производила впечатление изящной, дерзновенной и вызывающе красивой особы. Но отныне в ее жизни одним мужчиной стало больше. В миг расставания он оставил на ней свою печать. Желанная для него Полина прямо-таки источала запах чувственности. Позже тот, кто явился причиной этого, скажет: «Мы были любовниками в прошлой жизни». Он уверует в это потом, пока же предчувствует это, но молчит. Он так умело посмотрел на нее, что она в него влюбилась. Чтобы женщина окунулась в прекрасное, нужна всего лишь взаимная склонность. Ее захватило взаимопонимание, возникающее между сообщниками, она расцвела от непринужденности, сопровождаюшей веру в себя. Переживание и волнение, связанные со знакомством с Жилем, делали ее природную грацию еще более ощутимой. Жилю этот механизм расцвета женщины был знаком, и ничего нового он в этой области не узнал. Но тут было другое: чистота лица, тайна, скрытая под платьем, говорящие глаза, игра мужского и женского начал, их уловки, страхи, волнения, надеваемые ими на себя личины, вновь вернувшаяся робость, с которой было простились, дуновение свежести, ощущение возрождения, встряски, расставания с обыденностью… Во всем этом было столько головокружительного и пьянящего, что, сколько ни начинай сначала, другого пути все равно не предпочтешь. Кроме того, от него ушла жена, это тоже нельзя было сбрасывать со счетов. А новая пассия смогла удержать его на расстоянии, выказав при этом неподдельный интерес к нему. Она была робкой и без тени вульгарности, к тому же обладала тем, что ищет любовник в потенциальной любовнице: вкусом к любви. Это соединение в одном человеке стольких качеств уже само по себе было благодатью. Но смог ли он поймать ее в свои сети? Доведись ему вновь оказаться с нею рядом, он вряд ли смог бы запросто поцеловать ее.

Полина сидела на заднем сиденье автомобиля в растрепанных чувствах. Шофер украдкой наблюдал за ней и полнился восхищением: что за чудо эта женщина! К тому же влюблена. Это прямо-таки бросалось в глаза. Он не был слепым, и от него не укрылось, в каком экзальтированном состоянии пребывала его пассажирка. Надо было видеть, как она таяла перед тем мужчиной. Любовники, тут и говорить нечего! Он посмеялся про себя: «Разве ж на мужа так смотрят?» Он был женат двенадцать лет и знал толк в этих делах. Никогда ни одна женщина не вручала себя ему вот так беззаветно, как эта. Со сверкающими от чувственности глазами. Правда, она погрустнела, оставшись одна. Он чувствовал, что она вся дрожит от внутреннего волнения.

От улыбок, притворства, недосказанного она совсем потеряла голову и пребывала в состоянии некоего ошаления. К тому же закручинилась от одиночества.

— Куда прикажете вас везти? — спросил шофер у красавицы с опрокинутым лицом.

— Мы почти приехали, — с трудом выдавила она из себя, повернувшись к нему спиной и глядя в заднее окно на уменьшающийся силуэт. Это не совсем обычная вещь: издали смотреть на кого-то, кто тебя не видит, и измерять чувство, которое он внушает. Она отчетливо поняла, что любит. Одновременно с этим ее охватило предощущение несчастья огромной силы. Она только сейчас сумела отдать себе отчет, какое место отведено отныне этому человеку в ее жизни. И заранее знала, что ей предстоит выстрадать: его отсутствие, редкие встречи… Потому как им никогда не быть мужем и женой.

Она вспомнила, что весь вечер кокетничала, и пришла в отчаяние. Несомненная подлинность чувства не согласовывалась с тем, что сопровождало его зарождение. «Я вела себя как последняя дура!» Теперь ее это огорчало, поскольку отягощало отношения тем, в чем не было никакой нужды. Роль женщины, за которой ухаживают, записанную за ней испокон веков, пришлось сыграть и ей. Нужно было сознаться самой себе: она не сопротивлялась этой роли, ей доставляло удовольствие разжигать в нем огонь… «Ну и спектакль я устроила на потеху зрителям», — в который раз говорила она себе. Сколько раз она сама потешалась над парочками, увлеченными галантной игрой. Она встретилась с взглядом шофера в зеркальце. «Ну ясно, какими глазами он на меня смотрит: куртизанка». Угадать его мысли о ней не составляло никакого труда. Не успел увидеть ее, как тут же навязал ей роль! Какой ужас, что ее приравнивают к самой распространенной породе женщин! «Чтобы не подпасть под власть стереотипов, нужно знать подноготную любовных историй», — подумала она. Ей необходимо было верить в некую роковую неумолимость, столкнувшую ее с Жилем на жизненном пути. Без предопределенности банальность побуждений — и его, и ее — выглядела непоправимо пошлой. Ей пришло в голову, что лишь непорочность этой почти напрасной любви могла бы придать ей достоинство. Была ли необходима эта напрасность чувства, чтобы оно возвысилось до прекрасного? Да. А еще была необходима вечность.