Словно зыбь по воде проходило волнение по группе мужчин, собравшихся у телевизора. Кураж черного боксера действовал на них возбуждающе. Титулованный чемпион мира прятал перекошенное злобой лицо в кулаках. Это был худой и бледный человек небольшого роста, выражение его лица определялось жалко повисшими усами. Когда он открывался, чтобы самому нанести удар, гримаса, искажавшая его черты, была такой отталкивающей, что ни один зритель не желал бы оказаться на месте побежденного победителя: все были настроены против него и желали его поражения. Красота или уродство уже изначально формируют отношение к их носителю, что само по себе несправедливо. Возможно, лишь по причине неприятной наружности ему не дано было завоевать публику.

— А этот-то, смотри-ка, подводит к нокауту, — прокомментировал Том. — У того ситуация трудная, и глазом не успеешь моргнуть, как он может оказаться на ковре, — заметил он по поводу красавца цвета черного дерева.

Том старался оживить происходящее на ринге, опасаясь, как бы кто из друзей не счел бой выигранным и не был разочарован.

— В спорте всегда так: ничего нельзя предугадать до самого конца! В любом виде есть не способные выиграть, это называется страхом перед победой.

— Разве такое бывает?! — поразился Гийом, преуспевающий в своем деле, даже не задумываясь, как ему это удается.

Время от времени Гийом подливал вина в бокалы. Те, с кого было довольно, делали ему знак рукой, другие кивали. Матч смотрели молча. Черный боксер подпрыгивал на своих изящных ногах. Он мог выиграть, он это заслужил, но исход матча был все же далеко не очевиден! Гонг возвестил об окончании раунда. Раздался дружный вопль на трибунах. Зрители, увлеченные поединком, перестали обращать внимание на девушек в мини-юбках.

— Бедняжки! — в шутку пожалел тех Том.

«Как Жиль мог пропустить такой матч!» — «Он больше не увлекается боксом?» — «Увлекается, еще как! С детства помешан». — «Тогда где он?» — «Бог его знает». — «Может, женщина?» — «Я бы очень удивился». — «А я бы нисколько. С тех пор, как Бланш от него ушла, он твердит, что предпочитает жить один: мол, не получилось с ней, не выйдет и с другой. Этот развод для него как ушат холодной воды. Он так изменился». — «Как это изменился?» — «Поговори с ним, он тебе расскажет, что был последним дураком, что нужно было меньше увиваться за юбками». — «В нашем возрасте и не думать о бабах! Да как это возможно?»

— Том, не преувеличивай!

— Я и не преувеличиваю, я знаю. Я смотрю на женщин, ты смотришь на женщин, на их грудь, задницу, и даже если у тебя с ними ничего нет, все равно ты думаешь об этом, как и о том, почему это недозволено, почему нельзя иметь сразу многих, почему нельзя их потрогать, поглядеть на них!

Все смеются.

— Снова-здорово, — недовольно тянет Жан.

— Ну ты и тип! — хохочет Гийом, в шутку боксируя Тома.

— Только не о женщинах! — взмолился Анри.

— Я тоже думал, тема исчерпана, — поддерживает его Жан.

— В любом случае развестись не означает автоматически попасть на облака. Это дорогое удовольствие… — с веселым выражением лица произнес Гийом.

— Ты у нас специалист! — смеется Том.

— О да! По этой части, — отвечает Гийом. — Сколько Жиль отстегнет Бланш?

— Они еще не все обговорили, но он хочет быть щедрым — ради дочки. Хотя где гарантия, что средства пойдут на нее?

— Сдается мне, он доверяет жене.

Разговор был прерван неистовыми воплями Макса и Марка:

— Последний раунд!

Все затаили дыхание. Страх за того, кому они не в силах были помочь, переполнял их. Как они все дружно ненавидели белого коротышку! Как его только не называли!

— Придурок! Так и прет, хочет сбить с катушек! Ну давай же! — подбадривал Том черного атлета. — Ну давай, врежь ему в пятак, чтоб сел на задницу!

Черный боксер ушел в защиту, белый нападал. Затем два цвета смешались; чтобы заглушить град сыплющихся на него ударов, черный вцепился в белого. И тут раздался гонг: конец боя. Красавец стоял возле веревочного ограждения, вынимая капу и поднимая руки в знак победы. Все повскакали с мест, хохоча и тормоша друг друга.

— Дождемся решения рефери. Всяко бывает, — остудил их пыл Том.

Проигравший, по их мнению, заворачивался в халат и покидал ринг. Лицо его было искажено яростью, подбородок дергался. Победа досталась тому, кто на время матча стал всеобщим любимцем.

Марк опомнился, и первая его мысль была о жене: пришла ли она? Он беспокоился, когда она задерживалась поздно, а когда возвращалась, испытывал облегчение. Полина принимала это за ревность. Он же на самом деле беспокоился, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Он решил пойти взглянуть, нет ли ее среди женщин, и если нет — позвонить домой. Который час? Почти полночь. Ужин наверняка уже кончился.

— Пойду на женскую половину, — бросил Марк друзьям.

— Оставь их в покое! — отозвался Макс.

— Хочу знать, пришла ли Полина.

— Боишься, улетит? — пошутил Гийом.

— Вот именно!

— Как это согласуется с тем, что ты нам тут проповедовал? — спросил Макс.

— Думаю, согласуется.

— Дождись результата матча, — удерживал его Том. Они потягивались, комментировали увиденное. Все как на подбор высокие, сильные. Когда они собирались вместе в замкнутом пространстве, это впечатляло. Сила требовала выхода, они не могли жить подобно немощным старцам. Дожидаясь объявления результатов, они слегка прибирались на столе.

— Чертовски интересный матч, — повторял Том, а поскольку он был знатоком, к его мнению прислушивались.

Победа была присуждена черному атлету. Прямая трансляция закончилась, и Том выключил телевизор.

— Допьем? — предложил Том, чтобы опорожнить бутылку.

Хотя они и прибрались как могли, все же в зале царил мужской беспорядок. После этого отправились к женам: впереди спортивным пружинящим шагом шел Марк, заранее радуясь встрече с женой. Лучше всего он ощущал, как любит ее, в ее отсутствие.

— Можно об этом сказать или это секрет? — спросила Луиза у Пенелопы, имея в виду ее замужество.

— Нет, это не секрет. Надо же дать людям привыкнуть! — с улыбкой ответила та.

— Ты преувеличиваешь! — с нежностью проговорила Луиза.

— Я не преувеличиваю, это и вправду нечто! Увидишь, такое начнется, ты даже не осмелишься повторить мне, столько будет злобы… — Пенелопа встала. — Пойду возьму пирога.

Жизнь была безжалостна к ней. «Почему иным словно на роду написано горе мыкать?» — задумалась Луиза. То ли у них внутри сломана пружина, то ли какой-то изъян, постоянно заводящий их в дебри? «Частица их самих, несомненно, делает выбор в пользу несчастья». Луиза не осуждала, ее словно озарило. «Вот, к примеру, — размышляла она, — Пенелопа, могла бы забыть жениха, снова полюбить, не дожидаясь так долго и выбрав кого-то помоложе, не того, кто тоже обречен скоро уйти. За это-то она его и полюбила: он скоро умрет, как и первый…» Пенелопа была творцом своего самопожертвования. И было нечто непередаваемо прекрасное в этом бессознательно поддерживаемом мраке.

— О чем задумалась, подруга? — спросила Ева, усаживаясь на стул Пенелопы.

— О словах Пенелопы, — отвечала Луиза.

У Евы была милая мордашка, тонкая кость, но выражение карги. Луиза подмечала это каждый раз, как они виделись: на Еве было написано, кто она такая, и как бы она ни старалась затушевать свою суть с помощью улыбок и приятных манер, она все равно была тут и никуда не девалась.

Луиза решила бросить пробный камень.

— Пенелопа выходит замуж.

— Как чудесно! — воскликнула Ева, которой на самом деле было на это глубоко наплевать.

— Она выходит за Поля, — ровным голосом, чтобы невозможно было догадаться, что она думает, проговорила Луиза.