Впервые она отважилась позвонить ему сама. Ее охватила дрожь, она боялась: а что, если подойдет Бланш? Оставить ли сообщение, если дома никого нет? Читает ли он сообщения сам? Что ему сказать? И вот после всех этих терзаний она набрала номер. Ответил автоответчик. Стоило ей, заикаясь, произнести «Это Полина Арну, я хотела бы…», как послышался щелчок, и она услышала его голос:

— Как вы?

У нее с души свалилась тяжесть.

— Я хорошо, а вы?

— Отлично.

— Почему не звоните? — спросила она, расстроенная, что ему без нее так хорошо живется.

— Времени не хватает, — ответил он обычным голосом.

Что тут было ответить? Тогда она полностью раскрыла карты.

— Мне вас не хватает.

— Очень сожалею. Просто вам скучно. Но вернетесь на работу, и все наладится.

Он не пытался понять ее! Говорил так, словно она была способна жить без знаков внимания с его стороны!

— Когда мы увидимся? — погасшим голосом спросила она.

— Скоро.

— Почему вы так ко мне переменились? — вдруг спросила она.

— Нисколько.

— Нет переменились!

— Честное слово, нет.

Он был честен. Ей не оставалось ничего иного, как бесповоротно признаться, что она имела в виду: ей не хватает комплиментов, реверансов и тому подобного.

— Раньше вы звонили каждый день.

Он рассмеялся, словно и сам прекрасно понимал, какое удовольствие можно получить от поклонения.

— Я никогда не звонил вам каждый день, вы выдумываете.

— Как вы можете так говорить?

— Да так, это правда! — смеялся он. Она была уязвлена.

— Вы изменились, и хорошо это знаете.

— Может, я и впрямь не так внимателен, как прежде… Очень занят, пожалуй, это единственная причина.

— Вы хотите сказать, что, когда мы познакомились, вы были свободны?

— Теперь мне уж и не вспомнить, но, по всей видимости, так оно и есть, раз вы мне говорите. Я и правда звонил вам каждый день?

«Ну и ну!» — подумала она и упавшим голосом признала:

— Почти каждый день.

— Вот видите! Как же мне верить вам, если вы сами не уверены!

«Для него все это шутки», — с ужасом подумала она. Он же нимало не был смущен. Она ему попеняла на это.

— А почему я должен быть смущен? Я часто о вас думаю, но не всегда располагаю временем, чтобы позвонить, вот и все.

Она больше не произнесла ни слова.

— Полина! — стал он уговаривать ее. — Вы, вероятно, устали. Отдохните. Мы скоро увидимся. Обещаю.

— Я обиделась.

— Но на что? — удивился он.

— Я с вами заигрывала, мне льстило паше внимание, я старалась удержать его и, вероятно, разонравилась вам. Должно быть, вы подумали: «Ну и занесла меня нелегкая!» И поминай как звали.

— Ничего подобного! Придумываете вы все!

— Какая же я была гордячка!

— Это нормально. Мы все этим грешим, я не считаю, что у вас это проявляется как-то особенно.

— Мне-то лучше знать, — ответила она, переменив тему разговора. — Когда я вспоминаю наши с вами разговоры, все те речи… у меня ощущение, что мы с вами играем.

— Может быть. И что же?

Она не знала ответа, но, подумав, нашлась:

— Но если это так, это неискренне, абсурдно, низко и недостойно.

На другом конце провода было молчание. Затем вновь вынырнул магический голос, чтобы окутать ее нежностью.

— Я ни с кем не пережил подобного тому, что было у нас с вами.

И все началось сначала. Она набралась терпения ждать его столько, сколько у нее достанет уверенности в том, что она неповторима.

— Я скоро позвоню.

Ложь — небольшое путешествие за пределы любви. Ей случалось пылать к нему ненавистью, но это быстро проходило.

Они снова сидели друг напротив друга за столиком бистро. Ну что за судьба!

Она появилась первая, хотя и старалась опоздать: это ее раздражило. И так при каждом их свидании. И это были еще цветочки. Она безвозвратно превратилась в ту, которая ждет. Сидеть одной было неловко, на нее оглядывались. Может, он не придет вовсе? В последнюю минуту захочет остаться с Бланш или Сарой. Женщина, с ума сходящая по мужчине, который не придет, — вот что она такое. Она с притворным вниманием принялась изучать программу музыкальных спектаклей. Готовясь к встрече с Жилем, она продумывала все до мелочей: быть в форме, не терять самообладание и выдержку. В этот вечер она была очень хороша собой, цвет костюма был очень удачен. А Жиль появился в видавших виды джинсах и растянутом свитере. Эта неподдельная естественность в нем и восхищала. Если уж нравлюсь, то такой, какой есть. Быть самим собой — прежде всего.

— Вы ослепительны, — едва сев напротив нее, проговорил он. — Да, это так! — повторил он, видя, как она скривилась, выражая сомнение.

Она засмеялась от удовольствия. Как тут было не поверить в то, что он говорит, ведь она сделала все, чтобы быть красивой, чтобы нравиться?

— Люблю, когда вы смеетесь, потому что вы себя не видите в эти минуты.

— Как это не вижу?

— Да так, порой вы следите за своей мимикой, жестами. Уж мне ли не знать, не первый день знакомы. Я знаю вас лучше всех в мире!

— Согласна. Я никогда не понимала, как это происходит, но это так.

Меж ними мгновенно устанавливались сообщнические отношения. Они не иссякали, несмотря на мучительное начало, раздельные жизни и время. Быть вместе было подлинным удовольствием. Два или три раза в год он доставлял ей его, а поскольку и сам его разделял, она не понимала, почему бы им не встречаться чаше.

— Как вы обходитесь без меня?

— Думаю о вас, у вас все хорошо, я радуюсь, с меня этого довольно.

Она качала головой.

— Я много думал о вас, — нередко говорил он.

Им было весело, как и годами раньше, на террасе такого же кафе в студенческом квартале. Иные минуты в жизни повторяются с жестокостью, проистекающей как раз из того, что они неповторимы, и особенно из того, что за ними скрыто: разрушение, распад, одряхление всего живого, холод, к которому тяготеет любая материя, какой-то непонятный и неизбежный ужас перед тем, чем может быть жизнь, если мы не постараемся забыть о конце. Полная очевидность происходящего не располагает к смеху. Она бы не стала так цепляться за волшебное общение с ним, предвидя, каких мук ей это будет стоить, до какой степени она будет зависеть от голоса и воспоминания об идиллическом мгновении. Словно она ошиблась в оценке женской верности, стремящейся к тому, чтобы памяти тела и изредка появляющегося голоса было достаточно для любви к избраннику. Он лишь смотрел на нее и говорил с ней этим голосом, который был для нее пением сирен. Никаких других поползновений с его стороны больше не было. Только вкрадчивый голос, словно нашептывающий что-то приятное перед сном. Несмотря на время, расставания, отказы, этот голос не перестал звать ее к любви. Она пошла на этот зов, затем побежала и наскочила на него. Он исчез. Бежал? Нет, он объяснял иначе: желал сохранить лишь необыкновенное меж ними: похожесть, чувство одинокости, вкус самого непорочного разбора, не терпящий никаких ужимок и прыжков. Но как все это называлось на человеческом языке?

Он никогда не рвал связующие их нити. Никогда не делал слишком большой промежуток между звонками. Но ничего более и ничего менее. Он не был мучим любовным томлением. Ему достаточно было лишь убедиться, что она есть. И она была: говорила, смеялась, волновалась, и он считал ее самой живой из женщин, которых знал. Она всегда пела о своей женской доле: о требующей поклонения красоте, заводила жалобную: «Не уходи, Ты нужен мне, Побудь со мною, Что станется со мной без тебя? Делай что хочешь, только не уходи!» Будь он супругом-вертопрахом, она говорила бы ему то же. Но он был всего лишь утратившим к ней вкус любовником, и поэтому она спрашивала: «Когда мы увидимся? Я хочу вас видеть. Вы говорите — скоро, но мы совсем не видимся».