Этим вечером открывалась новая длинная страница ее жизни. Ей хотелось верить в это. Неплохо было бы, чтобы и герой ее романа разделял с ней эту надежду. Он бы не удивился, спроси она об этом. Женщины думают о вечности дара, когда мужчины еще только завоевывают его. Интрижка, к примеру, принуждает охотника к большей лжи, чем согласную уступить жертву: он вынужден обещать будущее, чтобы не упустить настоящего. Но ее героя не было рядом с нею, и некого было расспросить. Да она бы и не решилась. Она была вся в огне: горели щеки, от вихря образов горела голова, от необычного возбуждения горело тело. И все это происходило в ней, замужней беременной женщине, из-за чужого мужчины! Она думала о чем угодно, только не о своей беременности. Ужин с ним заслонил все остальное. Иные воспоминания были что угольки: миг, когда она отняла свои руки и ни с того ни с сего перепугалась, последовавшее стеснение и произнесенные вслед за этим слова — такие бессвязные, отчаянные, и конечный крутой поворот, согласие всего ее существа с произошедшим. «Что, в сущности, произошло? Я потеряла голову. Этот вечер закончился. Нашим речам уж не продлиться. С этим трудно смириться. Какое отчаяние охватывает при мысли, что приходится расставаться с баснословным общением! Словно возвращаются серые будни!» Это не укладывается в голове. Серые будни! Значит, вся ее жизнь была тусклой и монотонной? Быстрота, с которой она привязалась к нему, ярко выраженная надобность в нем показались ей признаками его избранности. В ее жизни появился любовник. Она уже задумалась, когда и как снова увидится с ним. И успокоилась, когда они решили отправиться в клуб. Она увидит его там, услышит его голос, почувствует на себе его взгляды, его тягу к ней, свою исключительность.

Шлейф магнетической встречи тянулся за Полиной Арну, поднимающейся по лестнице клуба. На первом этаже свет уже был погашен: зал для игры в пинг-понг, детская комната, гардероб — все было погружено в темноту. Полина думала о том, что ее ждет наверху, где она встретится и с мужем, и с новым знакомым. Как сочетать эти несовместимые вещи? Она испугалась, что выдаст себя, и заранее стала краснеть. Неужели ее намерения уже написаны на ней, даже если еще ничего не произошло? Ее надежды, ее ощущения… Неужели у нее не зародилось ни малейшего сомнения в том, что она затевала, соглашаясь на этот ужин? Само ее стеснение уже было ответом. Она соблазнила мужчину и сама в него влюбилась. Окрыленная этим открытием, она изменилась: ей все стало нипочем, как бывает влюбленной женщине. У нее будет два любящих ее мужчины. Надо бы радоваться. Она перестала видеть нечто неподобающее в этой ситуации, поскольку в ту минуту ясно осознала: она способна любить двоих, ничего не отнимая ни у одного из них. Ее отношение к мужу ничуть не изменилось: она была в этом твердо убеждена, хотя и дивилась этому. Никаких сомнений: муж был любим. Она не стала меньше ценить его, как не стала думать, что он усложняет ее жизнь или утяжеляет ее. Вовсе нет. Он не представлялся неким надсмотрщиком: ведь она имела все, что хотела. «Я одержала победу», — пронеслось у нее в голове. Она стала выше правил, выше всех тех, кто держался традиционных отношений, эксклюзивности своего единственного партнера. И не испытывала угрызений совести. Ревность, скуку, мрак гнала она прочь. А призывала солнечный свет. Эта вереница мыслей, от которых на душе становилось легче, не покидала ее. Она поднималась по ступеням лестницы. Заслыша женские голоса, она различила резкий смех Марии и напевный голос Луизы. О чем они говорят? Испытывая искушение послушать тайком, она замерла на ступенях. Громче всех смеялся Том. Значит, и мужчины там же, матч окончился. Неужто так поздно? Она бросила взгляд на часы. Двадцать минут первого. Затянулся ее ужин, ничего не скажешь. Марк стоял в одиночестве, спиной к ней. Сердце ее забилось. Она попыталась представить себе свой внешний вид. Не похожа ли она на сомнамбулу, двигающуюся автоматически, с написанной на лице тайной? Не кричала ли ее внешность о том, что она влюблена? Она вспомнила слова Жиля: никто ничего не знает, и переиначила их на свой лад — глаза ничего не видят. Приготовилась лгать, выдумав историю про ужин с коллегами: якобы один иллюстрированный журнал хочет купить ее рисунок. Это ей по силам. Если же ни о чем не спросят, то она ничего и не скажет, ни словечка, ни правдивого, ни лживого.

Это было просто и стоило того, чтобы сделать это Ничто другое не годилось. Если сохранить встречу в тайне, жизнь станет такой необыкновенной. Да и ее сложившиеся отношения с Марком также нуждались в этом, Марк будет спасен. Он ведь не требовал, чтобы она лишала себя любви, томилась в темнице единственного чувства, если способна на большее. Разве удержать под спудом сердца друг друга? Счастливая семейная жизнь не запрещала каждому из них иметь тайны, правда, ничего и не позволяла. Порыв любовного чувства к мужу охватил ее при мысли о его мудрости, жизненной силе и отсутствии разногласий между ними по этому вопросу. Она подумала, что он способен все понять и простить, как не смог бы простить мир. Они никогда не клялись друг другу в верности, сомневаясь, что смогут сохранять ее всю жизнь. Более того, им была неприятна сама мысль, что они способны на пожизненную верность друг другу, ведь это означало бы атрофию сердечной мышцы, снижение восприимчивости. Они поклялись друг другу в спасительном умолчании: жить и молчать во спасение. Так что приходилось лгать ради пакта безупречного союза. А что такое лгать? Ей казалось, что это ерунда. Ведь по человеку не определишь, что делается у него внутри. Плоть кладет предел проникновению в другого человека, лицо что стена. Могла ли она утверждать, что знает Марка? Она лишь надеялась долго любить образ, который создался у нее или который он создал в ней. Ничего более, ничего менее. Ей подумалось: «Мы только и заняты тем, что ускользаем друг от друга, и если даже не лжем намеренно, все равно мы друг для друга — загадки, тайны, невысказанная боль, обширные территории молчания. Сколько раз отказываемся мы излить душу!» Ее заметили и позвали:

— Полина! Она нас не слышит! Ау!

Она, конечно же, прекрасно слышала, но оттягивала миг вступления в общий круг, длила беседу с самой собой, ведь другие, она знала, сразу отвлекут ее от того, что происходило внутри. Так и произошло.

— Где ты была? Чем занималась? Нам тебя не хватало. Какая ты хорошенькая, вся в желтом с белым! Взгляните, как она элегантна! Покраснела! Ага! Для кого ты так вырядилась? — обрушилось на нее со всех сторон.

— Тебя искал муж, — сказала Луиза. — А вот и он. Навстречу ей шагнул Марк.

Он долго и нежно сжимал ее в объятиях.

— Я уж начал беспокоиться, — прошептал он, словно извиняясь. — И телефон молчал. — Он гладил ее длинные обнаженные руки.

Ну можно ли быть более тонким и внимательным, чем Марк? Она молчала, улыбалась и ответила на его поцелуй, вложив в него всю свою страсть. Ее желание передалось ему, его ударило словно электрическим разрядом.

— Как от тебя хорошо пахнет. Ты великолепна, — проговорил он, чуть отстранившись, чтобы лучше разглядеть ее.

Она рассмеялась.

— Ты моя бесподобная, — добавил он, залюбовавшись ее великолепными зубами.

Гирлянда жемчужных зубов пробуждала в нем еще большее желание обнимать ее.

— Мы виделись утром!

— Но утром на тебе было другое платье. Она пожалела, что навела его на эту мысль.

— Я был дома и понял, что ты переоделась.

Она снова промолчала. Освободившись от мужнины-, объятий, она тем не менее не выпускала его пальцев и своих рук, желая ответить нежностью на его нежность Из зала доносились голоса: гомерический смех Тома, пьяное похохатывание Мелюзины.

— Видно, хорошо выпили! — заметила Полина. Марк кивнул. Вполголоса болтали Луиза с Максом — видимо, как всегда, о буддизме. Луиза все более проникалась идеями медитации, Макс пытался понять внезапный успех буддизма во Франции. Ведь христианская религия укрепляла не меньше.