— Выпей вина, съешь чего-нибудь, — уговаривала Луиза.

От волнения щеки Бланш порозовели. Правой рукой она непроизвольно скатывала шарик из хлебного мякиша. Никто ее не спрашивал, она сама призналась:

— Жиль на свидании.

— О ком ты? — спросила Мелюзина, не уследившая за ходом беседы.

— О моем будущем экс-муже, — ответила Бланш, пытаясь изобразить на лице улыбку.

Быть обманутой, перестать любить (или думать, что перестала), не выносить более совместного житья-бытья, разъехаться, заявить о разводе, развестись, стать разведенкой — ничто из всего этого не прошло для нее даром. Сперва было легко. Можно долгое время думать, что тебе все нипочем. Она и впрямь думала, что осталась такой же, как прежде, с обращенной к миру улыбкой, с порывом к любви, любопытной, думала, что все это неизменно, поскольку проистекает из темперамента — дара, который никто не в силах отнять. Можно ли утратить темперамент? И вот она открыла, что можно: он устает, притупляется, сталкиваясь с темными сторонами жизни. Она изменилась, да еще как! Могло показаться, что она всегда была лишь женой Жиля и больше ничем. А ведь она всегда была больше, чем просто жена; у нее была своя отдельная от него жизнь, и хоть она-то да осталась. У нее была увлекательная, любимая профессия. И вот на тебе — оказалось, что отныне она утратила интерес ко всему. «Мужчина ни за что не скиснет, сконцентрируется на своей карьере и профессии», — крутилось в голове. Но она не была мужчиной. Ее жизненная сила получила пробоину. Уж в который раз она повторила про себя: «Никто же не умер». Фраза — и та принадлежала Жилю. Она должна была утешать, призывать к мудрости, а вместо этого напоминала о самом больном: чувство-то как раз и умерло. «Вот почему эта фраза не действует: во-первых, сразу вспоминается Жиль, во-вторых, она лжива», — вдруг осенило ее. Глаза уже наполнились слезами. Как же она устала!

— А Жиль разве не с нами? — спросила Мелюзина, слишком много принявшая на грудь, чтобы помнить о чем бы то ни было. — Я думала, он с остальными, смотрит матч.

— А я думаю, он не пришел, чтобы не встречаться с тобой, — сказала Ева.

— Нет, он не смотрит матч.

— Он не любит бокс?

— Обожает.

— Почему же он не пришел?

— Свидание для него важнее!

Все кругом говорили, говорили. А Бланш подумала: «Не стоило приходить, это выше моих сил». Окружающим не хватало такта. «Если бы он меня бросил, все было бы иначе. Они бы догадались, как я несчастна. Но им это и в голову не приходит. Они думают, что я сделала выбор и хочу заново построить свою жизнь». Бланш знала: ее решение — лишь видимая часть айсберга, большая часть которого не в ее власти, разрыв с мужем несводим к объявлению о разводе, причины глубже, скрыты от глаз. Тот, кто озвучивает решение, не всегда тот, кто решил. Сказать, заявить — не столь опасно и непоправимо, как молчаливое топтание на месте, издевка и дезертирство без последнего «прости». Было от чего завопить, так почему же не принять в расчет ошибки и темные стороны? Почему? Почему и кому нужно, чтобы от любви ей не осталось ничего, кроме измен, потемок и отравленного одиночества, преследующего тело, разлученное с другим. Наконец-то круговерть мыслей застопорилась: Бланш заплакала навзрыд.

Она отдалась своему горю. Женщины подносили ей бумажные салфетки, подыскивали слова утешения. Настало время проявить деликатность и помолчать. Луиза обняла ее и дрожащим от волнения голосом стала уговаривать:

— Не плачь.

— Ты любишь Жиля, — заявила Мария, которая решительно не могла примириться с окончанием любви.

— Не говори ей этого, — зашептала Мелюзина, — ты ведь ничего не знаешь, а если это и так, она сама об этом догадается.

— Я уверена, что это так, — гнула свое Мария, — она не стала бы плакать, если бы не любила.

— Еще как стала бы! — возразила Мелюзина. — Думаешь, хоть кому-то расставание дается легко? Думаешь, она не ставит под сомнение все свое будущее? Часто я говорю себе: все способствует тому, чтобы заплакать, если осмелишься: и счастье, и несчастье, и гармония, и разрыв, и любовь, и ненависть. Слезы — наш удел; если трудно примириться с окончанием того или иного в жизни, мы плачем. Я всю жизнь с этим прожила.

— Ну, ты-то плачешь по поводу и без повода! — отозвалась Мария и пожалела, что сказала так: Мелюзина была пьяна.

Луиза обвила рукой плечи Бланш, Ева и Сара отправились за кофейником и чашками, Мелюзина и Мария наводили порядок на столе. Официант давно ушел.

— Я чувствую себя такой смешной, — сквозь слезы вырвалось у Бланш.

— Это не так, — возразила Луиза.

— Знала бы ты, отчего я плачу.

— Отчего?

— Оттого, что он любит другую! Как будто не знала, что когда-нибудь это случится. Как будто это можно запретить.

— Откуда тебе это известно?

— Он сам сказал.

«И этому не хватило деликатности», — подумала Луиза. А она-то всегда считала Жиля человеком тонким.

— Он околдован.

— Околдован, околдован, что это такое? — заворчала Луиза. Но и она была смущена, что такое возможно.

— Он влюблен.

— Ну и что? Тем лучше! Ты же хотела, чтобы он оставил тебя в покое. И ты тоже влюбишься.

Бланш с сомнением ухмыльнулась:

— Он увидел ее в детском саду и тут же влюбился. Каждое утро стал водить Сару в сад.

— Утешается мужик, оттого что потерял тебя.

— Нет, это не то, она у него в печенках. "Это что-то физическое или там химическое. Даже если бы мы были вместе, он полюбил бы ее. — С этими словами она закрыла лицо руками и заплакала еще горше.

Этого ты знать не можешь, — отрезала Луиза. — А чем она занимается? А она его любит? — Луиза с большой осторожностью задавала вопросы. — Что он тебе сказал?

Бланш отрицательно помотала головой:

— У него несчастный вид: она замужем. «Ну история!» — подумала про себя Луиза.

— Ее зовут Полина.

«Странно», — мелькнуло у Луизы, но она ничего не сказала.

Слезы иссякли. Бланш пила кофе. Все ее думы были только о муже. Никогда еще с такой силой не ощущала она его в себе. Странно. Она все лучше понимала те пары, которые расходились, а потом вновь сходились. По правде сказать, эта мысль прокладывала себе дорогу в голове Бланш Андре. Она испытывала настоятельную потребность собраться с мыслями. Жиль по своей природе любовник. Он такой живой, неординарный. Под его взглядом любая куколка превращается в бабочку, что и произошло с нею самой. Он никогда не выходит из себя, все обращает в шутку. Она думала о нем, как влюбленная женщина. Она пожелала разрушить их союз, потому что было нечто невыносимое в мысли быть навсегда прикованной к одному-единственному мужчине. И кроме того, она устала ревновать, приходить в ярость от того, что он вел жизнь, какую хотел, тогда как ей приходилось заниматься всем, в том числе тем, что отказывался делать он. Но все это было таким ничтожным в сопоставлении с любовью. Ее упреки! Какими глупыми и мелкими казались они ей теперь. «Я все испортила».

Тем временем Сара говорила Еве:

— Ей нужен любовник.

— Вот увидите, она вернется к Жилю, — настаивала Мария.

— Перестаньте вмешиваться в то, что вас не касается! — заявила Мелюзина. Выпрямившись, вся дрожа, выбивая чашкой дробь по блюдцу, с покрасневшей от натуги шеей, она закричала: — Муж и жена одна сатана! И нечего к ним лезть, все равно ничего не поймешь, кто, чего, с кем, почему и как… Лучше не вмешиваться.

Бланш улыбнулась словам Мелюзины и подумала: «Даже мы сами не знаем подчас, что с нами творится и в какой миг начинаешь терять себя. Что сейчас заботит Жиля? Как он может не слышать в себе отголосков моей боли? Как может улыбаться и стараться понравиться другой женщине?» Она ощутила, как грудь сдавило от невыразимого горя. Но снова расплакаться было невозможно, подругам надоест ее успокаивать, придется уходить. Бланш выпрямилась, взяла бокал с вином и начала говорить — о том, о сем, о работе, о выставке, которую посетила. Ее выпрямило, помогло ей улыбнуться нечто невероятное, пока еще глубоко запрятанное, только пробивавшее себе дорогу среди других мыслей и переживаний: она снова завоюет Жиля! Странным показалось ей это возрождение любви: через ревность к другой. Неужто так необходимо, чтобы нам со стороны указали на предмет, достойный нашего внимания? Неужто одной женщине непременно требуется мнение другой о мужчине, чтобы выбрать его? «Мы так одиноки, — подумала она, — так одиноки, думая, выбирая, ошибаясь, находя правильные решения». Разве не естественно хотеть иногда быть уверенной в чем-либо? Может, и впрямь ей требовалось чужими глазами взглянуть на мужа, чтобы заново увидеть его? «Я так слаба, подвержена влияниям, сама не знаю, чего хочу, никогда не была уверена в своих желаниях, но теперь… А как обрадуется Сара!» От этих мыслей улыбка вновь засияла на ее лице.