Но ты их слышать рад безмерно —

Все эти горькие слова.

За их судом и шуткой грубой

Ты различаешь без труда

Одно, что дорого и любо

Душе, мечте твоей всегда, —

Желанье той счастливой встречи

С тобой иль с кем-нибудь иным,

Где жар живой, правдивой речи,

А не вранья холодный дым;

Где все твое незаменимо,

И есть за что тебя любить,

И ты тот самый, тот любимый,

Каким еще ты можешь быть.

И ради той любви бесценной,

Забыв о горечи годов,

Готов трудиться ты и денно

И нощно

Душу сжечь готов.

Готов на все суды и толки

Махнуть рукой. Все в этом долге,

Все в этой доблести. А там…

Вдруг новый голос с верхней полки

— Не выйдет…

— То есть как?

— Не дам…

Не то чтоб этот окрик зычный,

Нет, но особый жесткий тон,

С каким начальники обычно

Отказ роняют в телефон.

— Не выйдет, — протянул вторично.

— Но кто вы там, над головой?

— Ты это знаешь сам отлично…

И с полки голову со смехом

Мой третий свесил вдруг сосед:

— Ты думал что? Что ты уехал

И от меня? Нет, милый, нет.

Мы и в пути с тобой соседи,

И все я слышу в полусне.

Лишь до поры мешать беседе,

Признаться, не хотелось мне.

Мне было попросту занятно,

Смотрю: ну до чего хорош,

Ну как горяч невероятно,

Как смел! И как ты на попятный

От самого себя пойдешь.

Как, позабавившись игрою,

Ударишь сам себе отбой.

Зачем? Затем, что я с тобою —

Всегда, везде — редактор твой.

Ведь ты над белою бумагой,

Объятый творческой мечтой,

Ты, умник, без меня ни шагу,

Ни строчки и не запятой.

Я только мелочи убавлю

Там, сям — и ты как будто цел.

И все нетронутым оставлю,

Что сам ты вычеркнуть хотел.

Там карандаш, а тут резинка,

И все по чести, все любя.

И в светы выйдешь, как картинка,

Какой задумал я тебя.

— Стой, погоди, — сказал я строго,

Хоть самого кидало в дрожь. —

Стой, погоди, ты слишком много,

Редактор, на себя берешь!

И, голос вкрадчиво снижая,

Он отвечает:

— Не беру.

Отнюдь. Я все препоручаю

Тебе и твоему перу.

Мне самому-то нет расчету

Корпеть, черкать, судьбу кляня.

Понятно? Всю мою работу

Ты исполняешь за меня.

Вот в чем секрет, аника—воин,

И спорить незачем теперь.

Все так. И я тобой доволен

И не нарадуюсь, поверь.

Я всем тебя предпочитаю,

Примером ставлю — вот поэт,

Кого я просто не читаю:

Тут опасаться нужды нет.

И подмигнул мне хитрым глазом.

Мол, ты, да я, да мы с тобой…

Но тут еге прервал я разом:

— Поговорил — слезай долой.

В каком ни есть ты важном чине,

Но я тебе не подчинен

По той одной простой причине,

Что ты не явь, а только сон

Дурной. Бездарность и безделье

Тебя, как пугало земли,

Зачав с угрюмого похмелья,

На белый свет произвели.

В труде, в страде моей бессонной

Тебя и знать не знаю я.

Ты есть за этой только зоной,

Ты — только тень.

Ты — лень моя.

Встряхнусь — и нет тебя в помине,

И не слышна пустая речь.

Ты только в слабости, в унынье

Мне способен подстеречь,

Когда, утратив пыл работы,

И я порой клоню к тому,

Что где-то кто-то или что-то

Перу помеха моему…

И о тебе все эти строчки,

Чтоб кто другой, смеясь, прочел, —

Ведь я их выдумал до точки,

Я сам. А ты-то здесь при чем?

А между тем народ вагонный,

Как зал, заполнив коридор,

Стоял и слушал возбужденно

Весь этот жаркий разговор.

И молча тешились забавой

Майор с научным старичком,

И пустовала полка справа:

В купе мы ехали втроем.

И только — будь я суевером —

Я б утверждать, пожалуй мог,

Что с этой полки запах серы

В отдушник медленно протек…