А мой майор невозмутимый, Со слов солдата выдав речь, На весь вагон добавил дыма И вновь намерен был залечь… Солдатской притчи юмор грубый Улыбкой лица подсветил, И сам собой пошел на убыль Тот спор на тему: фронт и тыл. За новой далью скрылся город. Пошли иные берега. Тоннели, каменные горы, Вверху — над окнами — тайга. По кругу шли обрывы, пади, Кремнистой выемки откос. И те, что в душу мне вступали, Слова горели жаром слез. И не хотел иных искать я Затем, что не новы они. Да, тыл и фронт — родные братья. И крепче в мире нет родни. Богатыри годины давней И в славе равные бойцы. Кто младший там, кто старший — главный, — И не галди — кто, который, Кому по службе подчинен, Оставив эти счеты-споры Для мирных нынешних времен… Но не иссякнуть этой теме, Покамест есть еще в живых И те, что сами знали бремя Часов и суток фронтовых; И те, кому в завидных далях, В раю глубоком тыловом У их станков и наковален Был без отрыва стол и дом. И после них не канут в нетях Та боль, и мужество, и честь. Но перейдет в сердца их детям И внукам памятная весть. О том, как шли во имя жизни В страде — два брата, два бойца. Великой верные Отчизне Тогда. И впредь. И до конца. Москва в пути Вагонный быт в дороге дальней, Как отмечалось до меня, Под стать квартире коммунальной, Где все жильцы — почти родня. Родня, как есть она в природе: И та, с которой век бы жил, И та, с которой в обиходе Столкнешься утром — День постыл. И есть всегда в случайном сборе Соседей — злостный тот сосед, Что любит в общем коридоре Торчать, как пень, и застить свет. И тот, что спать ложиться рано, И тот бессонный здоровяк, Что из вагона-ресторана Приходит в полночь «на бровях». И тот, что пьет всех больше чая, Притом ворчит, Что чай испит, И, ближних в храпе обличая, Сам, как зарезанный, храпит. И тот, что радио не любит, И тот, что слушать дай да дай, И тот и всякий… Словом, люди, В какую их ни кинуть даль. И на путях большого мира Мне дорог, мил И этот мир… Съезжает вдруг жилец с квартиры, Вдруг сходит спутник-пассажир… И пусть с тобой он даже спички Не разделил на этот срок, Но вот уже свои вещички Он выдвигает на порог. Вот сел у двери отрешенно — Уже на убыль стук колес, — Вот встал и вышел из вагона, И жизни часть твоей унес… Но это что. Иное дело, Когда, как водится в пути, Знакомство первое успело До дружбы, что ли, дорасти. Читатель, может быть, припомнит Молодоженов-москвичей, Что в стороне держались скромно, Дорогой заняты своей, Своей безмолвною беседой Про тот, наверно, край земли, Куда они впервые едут В составе собственной семьи. Когда пошли уже к Уралу Холмы — заставы главных гор, — Супруги юные помалу Втянулись в общий разговор. Должно быть, так, что с непривычки Взгрустнулось, — критик, погоди: Не версты дачной электрички, А вся Европа позади. И, отдаваясь этой дали, Что открывались душам их, Они с отрадой обретали Опору в спутниках своих. И постигали въявь при свете Дневном на этом рубеже, Что — да, они уже — не дети, И счет пошел иной уже… Расспросы, толки, тары-бары… Уже, проход загородив, Вокруг и возле этой пары Вагонный сладился актив. На всех пахнуло в самом деле Как будто временем иным, И все по-своему хотели Не сплоховать при встрече с ним; Не оттолкнуть почтенной спесью: Мол, то ли дело в наши дни; Не затянуть унылой песни Во вкусе матушки-родни — Той, чьи советы, поученья И справки — в горле у детей: Насчет превратностей снабженья И климатических страстей. |
