Когда тянулись в глубь страны По этой насыпи и рельсам Заводы — беженцы войны — И с ними люди — погорельцы; Когда, стволы зениток ввысь Подняв над «улицей зеленой», Безостановочно неслись Туда, на запад, эшелоны. И только, может, мельком взгляд Тоски немой и бесконечной Из роты маршевой солдат Кидал на санитарный встречный… Та память вынесенных мук Жива, притихшая, в народе, Как рана, что нет — нет — и вдруг Заговорит к дурной погоде. Но, люди, счастье наше в том, Что счастья мы хотим упорно, Что на века мы строим дом, Свой мир живой и рукотворный. Он всех людских надежд оплот, Он всем людским сердцам доступен. Его ли смерти мы уступим?.. На Спасской башне полночь бьет… В дороге Лиха беда — пути начало, Запев дается тяжело, А там глядишь: пошло, пожалуй? Строка к строке — ну да, пошло. Да как пошло! Сама дорога, — Ты только душу ей отдай, — Твоя надежная подмога, Тебе несет за далью — даль. Перо поспешно по бумаге Ведет, и весело тебе: Взялся огонь, и доброй тяги Играет музыка в трубе. И счастья верные приметы: Озноб, тревожный сердца стук, И сладким жаром лоб согретый, И дрожь до дела жадных рук… Когда в безвестности до срока, Не на виду еще, поэт Творит свой подвиг одиноко, Заветный свой хранит секрет; Готовит людям свой подарок, В тиши затеянный давно, — Он может быть больным и старым, Усталым — счастлив все равно. И даже пусть найдет морока — Нелепый толк, обидный суд, Когда бранить его жестоко На первом выходе начнут, — Он слышит это и не слышит В заботах нового труда, Тем часом он — поэт, он пишет, Он занимает города. И все при нем в том добром часе, Его Варшава и Берлин, И слава, что еще в запасе, И он на свете не один. И пусть за критиками следом В тот гордый мир войдет жена, Коснувшись, к слову, за обедом Вопросов хлеба и пшена, — Все эти беды — К малым бедам, Одна беда ему страшна. Она придет в иную пору, Когда он некий перевал Преодолел, взошел на гору И отовсюду виден стал. Когда он всеми дружно встречен, Самим Фадеевым отмечен, Пшеном в избытке обеспечен, Друзьями в критики намечен, Почти уже увековечен, И хвать писать — Пропал запал! Пропал запал. По всем приметам Твой горький день вступил в права. Все — звоном, запахом и цветом — Нехороши тебе слова; Недостоверны мысли, чувства, Ты строго взвесил их — не те… И все вокруг мертво и пусто, И тошно в этой пустоте. Да, дело будто бы за малым, А хвать — похвать — и не рожна. И здесь беда, что впрямь страшна, Здесь худо быть больным, усталым, Здесь горько молодость нужна! Чтоб не смериться виновато, Не быть у прошлого в долгу, Не говорить: я мог когда-то, А вот уж больше не могу. Но верным прежде быть гордыне, Когда ты щедрый, не скупой, И все, что сделано доныне, Считаешь только черновой. Когда, заминкой не встревожен, Еще беспечен ты и смел, Еще не думал, что положен Тебе хоть где-нибудь предел; Когда — покамест суд да справа — Богат, широк — полна душа — Ты водку пьешь еще до славы, — Не потому, что хороша. И врешь еще для интересу, Что нету сна, И жизнь сложна… Ах, как ты горько, до зарезу, Попозже, молодость, нужна! Пришла беда — и вроде не с кем Делиться этою бедой. А время жмет на все железки, И не проси его: — Постой! Повремени, крутое время, Дай осмотреться, что к чему. Дай мне в пути поспеть со всеми, А то, мол, тяжко одному… И знай, поэт, ты нынче вроде Как тот солдат, что от полка Отстал случайно на походе. И сушит рот ему тоска. |
