Быть может, этот спор дорожный,

Порой почти пустопорожний,

Но жаркий — грудь на грудь, в упор —

В вагоне шел бы до сих пор,

Не встань с улыбкой осторожной

И легким вздохом мой майор.

А может, перед вспышкой новой

Он сам собою поостыл,

Всегда, везде зайти готовый

Тот спор на тему:

Фронт и тыл…

Давно война отгрохотала,

Давно в страде иной страна,

По данным выхода с гектара

В пудах и центнерах зерна

И данным — на душу — металла,

Свои убытки наверстала, —

Душа, казалось бы, полна.

Однако, — нужды нет лукавить, —

Душа, минуя давность лет,

Той горькой памяти оставить

Еще не может и — нет-нет —

В тот самый заступает след.

И неизмеренное море

Печали, тяжких мук и горя

И славы — тот душевный пыл,

Что вновь и вновь родится в споре

На эту тему: фронт и тыл.

Он возникает не по знаку

Организованных начал,

А сам собой и тоже всяко:

То днем, а то и по ночам.

В пути, в гостинице, в больнице,

На переправе затяжной,

В районе, в области, в столице,

В гостях и дома, — хоть с женой.

В бараке, клубе и сторожке,

В тайге, в степи, на целине,

«На кукурузе», «на картошке», —

Как говорят еще в стране.

На даче, на горячем пляже,

В Крыму и в заполярной тьме,

Во льдах торосистых, и даже,

Не диво, если и в тюрьме…

Но время лучшее для спора,

Когда Москва — его исток,

А устье — где-то там, не скоро,

В конце, вдали — Владивосток.

Итак, в дороге три — четыре,

А то и пять, пожалуй, дней

Шел спор о фронте и о тыле, —

Не что важней,

А где трудней.

Спор в постановке чисто русской:

Где круче в смысле всех страстей —

Обычной на душу нагрузки,

Жары,

     морозов

          и харчей.

Горячность пылкая без меры

Со стороны фронтовика,

Минувшей службы офицера,

Рвалася вон из пиджака.

Казалось, был он кровный, личный,

Извечный враг тыловиков,

Да и оратор был каков! —

Куда там — наш трибун столичный,

Любимец публики Сурков.

Казалось, так в разгаре спора,

Что он, случись в иную пору,

Отцу б родному не простил,

Когда бы с цехом иль конторой

Старик нестойкий убыл в тыл

И под огнем на фронте не был.

Не отступал за Днепр и Дон…

Должно быть, там с овчинку небо

Однажды сам увидел он.

И это тяжкое виденье

Он нес теперь сквозь жизнь свою,

Крутого полон озлобленья

На всех, кто не был в том бою…

Зато его противник в споре

Прощал охотно старика.

И о своей тех лет конторе

Он дал понять издалека.

На пафос тот, отчасти зверский,

Он отвечал — уму учил —

С улыбкой мягко — министерской

Больших секретарей — мужчин,

Что лишены обычной страсти

И с правом входа на доклад

Располагают большей властью,

Чем тот, при коем состоят…

Сперва с усталостью заметной

Он пояснил, что не секрет,

В наш век — век атомно-ракетный —

Былых понятий фронта нет,

Как нет былых понятий тыла.

Но с точки зренья прежних дней,

Понятно, где труднее было:

В тылу у нас — куда трудней.

Он так сказал: ходить в атаки

И умирать, коль выпал час,

Есть тот гражданский долг, что всякий

Обязан выполнить из нас.

Он к месту вспомнил утвержденья

Самих прославленных вояк,

Что нет героев от рожденья,—

Они рождаются в боях.

И возразить, казалось, нечем,

Когда вздохнул он тихо:

— Но… —

В тылу, мол, дело обеспечить

Уже не всякому дано.

И в правоте неоспоримой

Подвел черту, как говорят:

Тыл фронту, верно, брат родимый,

Но он сказал бы:

Старший брат.

Сказал — гляди, куда как метче —

И с новым вздохом повторил:

Тыл — старший брат, за все ответчик, —

И почему избрал он тыл.

Ему в годину испытаний

Крепить его велел закон.

С ним разговаривать не стали,

Когда на фронт просился он…