Такие разные — и все же, Как младший брат И старший брат. Большим и кровным сходством схожи Владивосток и Ленинград. Той службе преданные свято, Что им досталась на века, На двух краях материка Стоят два труженика — брата, Два наших славных моряка — Два зримых миру маяка… Владивосток! Наверх, на выход. И — берег! Шляпу с головы У океана. — Здравствуй, Тихий, Поклон от матушки-Москвы; От Волги-матушки — немалой И по твоим статям реки; Поклон от батюшки-Урала — Первейшей мастера руки; Еще, понятно, от Байкала, Чьи воды древнего провала По-океански глубоки; От Ангары и всей Сибири, Чей на земле в расцвете век, — От этой дали, этой шири, Что я недаром пересек. Она не просто сотня станций, Что в строчку тянутся на ней, Она отсюда и в пространстве И в нашем времени видней. На ней огнем горят отметки, Что поколенью моему Светили с первой пятилетки, Учили смолоду уму… Все дни и дали в глубь вбирая, Страна родная, полон я Тем, что от края и до края Ты вся — моя, моя, моя! На все, что в новее И не внове, Навек прочны мои права. И все смелее, наготове Из сердца верного слова. Так это было …Когда кремлевскими стенами Живой от жизни огражден, Как грозный дух он был над нами, — Иных не знали мы имен. Гадали, как еще восславить Его в столице и селе. Тут ни убавить, Ни прибавить, — Так это было на земле… Мой друг пастушеского детства И трудных юношеских дней, Нам никуда с тобой не деться От зрелой памяти своей. Да нам оно и не пристало — Надеждой тешиться: авось Уйдет, умрет — как не бывало Того, что жизнь прошло насквозь. Нет, мы с тобой другой породы, — Минувший день не стал чужим. Мы знаем те и эти годы И равно им принадлежим… Так это было: четверть века Призывом к бою и труду Звучало имя человека Со словом Родина в ряду. Оно не знало меньшей меры, Уже вступая в те права, Что у людей глубокой веры Имеет имя божества. И было попросту привычно, Что он сквозь трубочный дымок Все в мире видел самолично И всем заведовал, как бог; Что простирались Эти руки До всех на свете главных дел — Всех производств, Любой науки, Морских глубин и звездных тел; И всех свершений счет несметный Был предуказан — что к чему; И даже славою посмертной Герой обязан был ему… И те, что рядом шли вначале, Подполье знали и тюрьму, И брали власть и воевали, — Сходили в тень по одному; Кто в тень, кто в сон — тот список длинен, — В разряд досрочных стариков. Уже не баловал Калинин Кремлевским чаем ходоков… А те и вовсе под запретом, А тех и нет уже давно. И где каким висеть портретам — Впредь на века заведено… Так на земле он жил и правил, Держа бразды крутой рукой. И кто при нем его не славил, Не возносил — Найдись такой! Не зря, должно быть, сын востока, Он до конца являл черты Своей крутой, своей жестокой Неправоты. И правоты. Но кто из нас годится в судьи — Решать, кто прав, кто виноват? О людях речь идет, а люди Богов не сами ли творят? Не мы ль, певцы почетной темы, Мир извещавшие спроста. Что и о нем самом поэмы Нам лично он вложил в уста? Не те ли все, что в чинном зале. И рта открыть ему не дав, Уже, вставая, восклицали: «Ура! Он снова будет прав…»? Что ж, если опыт вышел боком, Кому пенять, что он таков? Великий Ленин не был богом И не учил творить богов. |
